Щеколдин о чем молчат львы
Воспоминания директора музея. Вместо предисловия
Домыслы и вымыслы обязали меня написать всю правду, она нужна для истории Дворца-музея.
Письмом от 28 июля 1987 года заведующая экспозиционным отделом Алупкинского дворца-музея Галина Григорьевна Филатова просила сообщить все, что мне известно об истории дворца-музея, о работниках его, в частности, об А.Г. Кореневе, особенно о его жизни во время войны и последних днях.
Это письмо глубоко взволновало меня: Я НУЖЕН МУЗЕЮ!
Тема «музей и я» волнует меня добрую половину жизни: с тех пор как я увидел его впервые в апреле 1937 года и потом, когда он стаж местом моей работы с 1 марта 1938 года до 4 мая 1944 года, и во все остальные годы жизни — по сей день. В мечтах моих было описать все, что я пережил в нем, что пережил он — Дворец-музей — в дни и в годы моей работы здесь. Мечты оставались мечтами. Попытки осуществить их были оскорбительно запрещены.
Настала пора рассказать всю правду о Дворце-музее. Ведь если я умру, не написав всего, останутся искажения, останется ложь, которая появляется в прессе, путеводителях, распространяется экскурсоводами.
Но это труд тяжелый: мне нужно пережить заново все, что порою похоже на страшную сказку. Вспоминая, я удивляюсь своему оптимизму, который сохранил на всю жизнь.
Поскольку моя судьба так тесно переплелась с судьбой Алупкинского дворца-музея, мне необходимо сказать, каким образом я, москвич (наш род в Москве существует с 1850-х годов), экономист (окончил Московский промышленно-экономический институт им. А.И. Рыкова в 1927 году), оказался в Крыму, в Алупке.
Образование я получил не по призванию. С детства запоем читал художественную литературу, свободное время проводил в Третьяковской галерее, в Музее изящных искусств им. А.С. Пушкина, в других музеях. Но отец из каких-то практических соображений решил, что я должен получить не гимназическое, а коммерческое образование и отдал меня в Александровское коммерческое училище, после Октябрьской революции ставшее промышленно-экономическим техникумом, который я окончил в 1923 году. Я хотел получить историко-филологическое образование, но в университете в то время ни история, ни литература не преподавались. Там был факультет общественных наук (ФОН), и мне волей-неволей пришлось получить последовательное финансово-экономическое образование. Работал я экономистом, бухгалтером. Духовные потребности удовлетворялись, как сказано выше, посещением художественных выставок, эпизодическим слушанием лекций по искусству, литературе.
Воронцовский дворец в Алупке. Южный фасад
Благодаря дружбе с юности с Владимиром Ивановичем Воронцовым, самостоятельным, мыслящим художником, я был знаком с художественным, театральным миром Москвы. С первой половины 1920-х годов мне посчастливилось бывать с ним на вечерах (обычно по понедельникам), где встречались артисты МХАТа, Малого театра, музыканты из консерватории и где мы слушали декламацию (Качалова, Москвина, Михаила Чехова, многих других) и музыку. Все эти вечера носили определенное направление: их цель была нравственное, духовное совершенствование человека. Но с 1930 года начался период арестов. Все вечера прекратились. Для продолжения самообразования в области истории, искусства, истории культуры мы с В.И. Воронцовым создали семейный кружок. Он пригласил к нам своих знакомых. Но когда один из них вздумал затрагивать вопросы политики, мы, заподозрив провокацию, перестали собираться, кружок прекратил свое существование. Через полгода нас (четверых) в 1933 году арестовали и после трехмесячного следствия в тюрьме ОГПУ решением «Особого совещания» сослали в Архангельск на три года. Несколько позже были репрессированы мои брат, сестра и первая жена А.Ф. Сапожникова. Это было время шпионажа, провокаций, арестов.
В Архангельске нас долго не принимали на работу. Приняли только по указанию прокурора, к которому мы обратились с протестом. Мы не были политическими ссыльными, а были административно высланными.
Политическими ссыльными были троцкисты, меньшевики и эсеры. Троцкисты обеспечивались работой, пособием и теплой одеждой. По окончании срока ссылки политическим ссыльным предлагали отказаться от своих убеждений публично, через печать, за что им обещали свободу. (Таких я не встречал.) Если они не отказывались, их вновь арестовывали и рассылали в разные лагеря.
Среди ссыльных, как и всюду, были доносчики. Однажды меня вызвали в ГПУ и предъявили обвинение в том, что мы якобы пытались сорвать концерт симфонического оркестра в клубе. На самом деле мешали концерту рабочие лесопильных заводов, бесплатно помещенные на галерку. Они выпивали там и шумели. Мне грозили арест и новая ссылка. А срок нашей ссылки уже истек, и мы, оставив работу, срочно выехали из Архангельска. Я поехал в Крым, в Евпаторию, где у своих родителей жила жена, так как в Москве нам жить не разрешалось; жена умерла в марте 1938 года.
Как сложилась бы тогда моя судьба? Как сложилась бы судьба Дворца-музея?
В Евпатории я жить не захотел. Симферопольским Крымкурортснабторгом я был направлен на работу бухгалтером в Алушту. Здесь я познакомился с директором Алуштинского краеведческого музея Петром Федоровичем Полищуком. Этот симпатичный скромный человек, узнав, как я тяготился своей профессией, увидев во мне человека, любящего историю, искусство, порекомендовал меня своему товарищу — Григорию Дмитриевичу Костылеву, заведовавшему Алупкинским экскурсбюро. Этот милый, скромный, энергичный человек включил меня в группу экскурсоводов, которая была направлена Крымским туристско-экскурсионным управлением (ТЭУ) ВЦСПС в Симферополь на месячные курсы экскурсоводов. Это был апрель 1937 года. И с мая этого же года я стал экскурсоводом Алупкинского экскурс-бюро: водил экскурсии от Алупки до Ялты пешком, на автобусах, на катере. Я был счастлив! На одной из экскурсий я встретил красивую туристку из Харькова, в которую сразу влюбился. Через год Галина Александровна Скрылова стала моей женой.
Впервые предо мной предстала живописная красота Южного берега Крыма и, самое главное, впервые я увидел чудо красоты и совершенства, волшебный замок — Алупкинский дворец-музей. Я и не подозревал о его существовании, ничего о нем не слышал. Его красота, его величие меня потрясли, он стал моей любовью на всю жизнь! Дворец строился как летняя резиденция видного государственного деятеля России — графа Михаила Семеновича Воронцова (1782—1856).
Экскурсовод С. Щеколдин в парке Алупкинского дворца. 1937 г.
Сын русского посла в Англии, он получил там блестящее воспитание и образование. Вернувшись 19-ти лет в Россию, Воронцов участвовал в русско-турецких войнах и отличился в Отечественной войне 1812 года. Был тяжело ранен в Бородинском сражении. С 1823 года граф Воронцов стал генерал-губернатором Новороссийского края (куда входил и Крым), а с 1844 года — всего Кавказа.
Воронцовский дворец строился с 1828-го по 1848 год по проекту английского архитектора Эдуарда Блора из местного серо-зеленого диабаза — очень твердого камня магматического происхождения.
Дворец — уникальный памятник архитектуры первой половины XIX века. Сотни крепостных и вольнонаемных рабочих — каменщиков, резчиков, лепщиков, столяров — вложили свой труд и талант в его создание. В архитектуре дворца слиты разные стили, от сурового готического до живописного восточного, настолько гармонично, что облик его имеет неповторимую красоту.
А вокруг дворца были разбиты парки: с северной стороны в английском стиле, с южной — в итальянском. От дворца к морю спускается лестница, украшенная скульптурными парами львов. Спящий лев выполнен руками знаменитого итальянского ваятеля Боннани. В богатейшей экспозиции Дворца-музея итальянская, голландская, французская, фламандская и русская живопись, предметы прикладного искусства из бронзы и фарфора. Мебель, гравюры, скульптуры. Была и библиотека из 30 тысяч томов, располагавшая такими редкостными вещами, как рукописное жизнеописание московских князей или переписка князя Курбского с Иваном Грозным.
Группа сотрудников Алупкинского дворца-музея с О.Ю. Шмидтом. Сидит первый справа С.Г. Щеколдин. 1939 г.
Я с завистью смотрел на экскурсоводов Дворца-музея: они живут искусством, красотою его. В первый же день приезда в Алупку, придя в музей, я услышал, как маленькая, изящная, интеллигентная женщина, заканчивая свою экскурсию в библиотечном зале музея, проведенную с большим вкусом и эрудицией, провозгласила: «. под солнцем сталинской конституции мы построим. ». И мне стало больно за нее: она обязана была, как все, лгать! Это была Анна Гавриловна Коцюбинская. В 1941 году она уехала в Германию, затем во Францию, Англию.
Проработав в экскурсбюро до весны 1938 года, я поступил экскурсоводом в музей. Началась счастливая жизнь моя в любимом Дворце-музее. Этот период (очень сложный), с 1938 по 1941 год, будет описан в полных моих записках позже, здесь коснусь его частично. Работал я сначала экскурсоводом, затем старшим научным сотрудником, заведующим экспозицией и всеми фондами музея.
Директор Воронцовского музея Степан Щеколдин – герой или «коллаборационист»?
Я уже приступал к этой острой теме, когда телеканал «Культура» 20 мая начал показ 4-серийного фильма «О чем молчат львы». 23 мая прошла 4-я, заключительная серия (http://www.ontvtime.ru/index.php?option=com_content&task=view_record&id=1490&start_record=2019-05-23-14-20).
Итак, Степан Щеколдин, после административной ссылки в Архангельск и запрета селиться в 20 больших городах, в 1937 году оказался в Евпатории, а далее он случайно попал на курсы экскурсоводов и затем стал водить экскурсии по Воронцовскому дворцу.
Прежний директор музея (Щербатюк или Сайкин?) слинял при эвакуации и вывез только свои личные вещи… И из прежних сотрудников остался только один Степан Щеколдин…
Кроме того, большевики намеревались вывезти экспонаты в 144 ящиках, но смогли предоставить автотранспорт только под 34 ящика, которые прибыли в порт Ялты для погрузки на теплоход «Армения». Немцы потопили этот корабль еще при его подходе к Ялте…
Выходит, большевики имели возможность за почти 4 месяца с начала войны подготовить и вывезти по морю большинство экспонатов (кроме, может быть, тяжелых мраморных львов на входе во дворец). Но ни черта не сделали, и готовы были уничтожить дворец, чтобы он не достался немцу.
Степан Щеколдин отстоял дворец – сначала от уничтожения его большевиками, а затем – от разграбления немцами и подрыва его снарядами при эвакуации последних в 1944-м.
После прихода немцев в Алупку и Ялту в декабре 1941-го Степан Щеколдин, кажется в ранге заместителя директора музея, съездил в порт Ялты и разыскал там 34 ящика, которые так и не были эвакуированы большевиками. Оккупанты кое-что успели пограбить, но Степану Щеколдину удалось основной объем экспонатов вернуть в музей.
Далее началась определенная игра с немцем: Степан Щеколдин не позволял приходившим в музей немецким офицерам забирать экспонаты, а если они это делали по-наглому, то шел к коменданту Алупки и решительно требовал разобраться с ними, комендант грозил его расстрелять за обвинение «благородных офицеров» в мародерстве, но наутро экспонат по-тихому возвращали на место. Лишь, кажется в 1943-м, один армейский генерал захотел демонтировать одного из мраморных львов и увезти его в фатерланд, но Щеколдин отказался помогать ему и в результате оказался в тюрьме; когда генерал отправился на фронт, комендант выпустил Щеколдина.
Директор еще ранее добился бумаги от ведомства Розенберга, в котором запрещалось вывозить из музея какие-либо экспонаты – до определения в Берлине судьбы Крыма и, соответственно, Воронцовского дворца. Но в жизни эта бумага не всегда действовала…
Директор музея «обнаглел» до того, что когда немцы потребовали предоставить подробный план дворца, то он на чертеже заныкал потайную комнату с ценными экспонатами, а вход в него через железную дверь сотрудники тщательно замаскировали. А там хранились, в том числе, ценные старинные географические карты, которые коллекционировал граф Воронцов.
В общем, таких эпизодов, свидетельствующих о том, что Степан Щеколдин рискуя жизнью спасал экспонаты, в фильме приведено великое множество. О них говорится и в статье «Хранитель сокровищ (дело С.Г. Щеколдина)» (http://www.krimoved-library.ru/books/tayni-sudebno-sledstvennih-del-dokumentalnie-ocherki-o-zhertvah-politicheskih-repressiy-v-krimu19.html).
И чем же ему отплатила «родная советская власть», когда в 1944 году Красная армия вышибла немцев с румынами из Крыма? Она наваляла ему большой список преступлений, см. ту же статью «Хранитель сокровищ (дело С.Г. Щеколдина)»! И впаяла 10 лет лагерей!! А после падения «сталинского режима» не один год отказывала в реабилитации.
На мой взгляд, Степан Григорьевич Щеколдин, безусловно, герой, и мы должны хранить о нем благодарную память. Ведь сейчас Воронцовский (Алупкинский) музей ежегодно посещает не одна тысяча экскурсантов и восхищается дворцом с сохранившимися мраморными львами, роскошными залами и множеством ценных экспонатов в нем. Ну а турфирмы и местные власти имеют с этого неплохой профит. В марте 2019-го из санатория «Нижняя Ореанда» под Ялтой заботами экскурсионного центра «Таврика» можно было прокатиться в Воронцовский дворец за 500 руб. и заплатить за вход еще 350 рублей (пенсионерам полагалась 50%-ная скидка).
Молчание алупкинских львов
Если кто-то из вас бывал на Южном берегу Крыма, то наверняка одной из главных достопримечательностей, которую вы посетили, был Воронцовский дворец в Алупке. В 1945 году, во время Ялтинской конференции, он даже стал временной резиденцией Уинстона Черчилля и британской делегации — говорят, что это место было выбрано потому, что этот красивый дворец напоминал местами английский замок.
Но этой красоты к 1945 году могло бы и не быть. Дворец думали взорвать при отступлении советские войска в начале войны, а затем эта же идея пришла в голову нацистам, когда был их черёд уходить из Крыма. Впрочем, и без взрыва оккупанты могли нанести огромный ущерб откровенным грабежом и разбоем. Кто знает, что бы стало с Воронцовским дворцом, если бы в нём не работал Степан Щеколдин. О его истории мы сегодня расскажем.
В апреле 1944 года Красная армия начала освобождать Крым от нацистских захватчиков. К этому времени Крымский полуостров уже два с половиной года находился под немецкой оккупацией. Курортная жизнь на южном берегу, разумеется, в эти годы прекратилась: в Ялте было создано еврейское гетто, в окрестностях города действовало несколько партизанских отрядов, а те музейные работники, кто не смог эвакуироваться, пытались сохранить целостность вверенного им исторического наследия.
Один из самых красивых дворцов Большой Ялты — Воронцовский дворец в Алупке — после освобождения Крыма посетил корреспондент «Правды», писатель Леонид Соболев. В газетной заметке он справедливо отметил, что «основные ценности дворца-музея спасены его директором С. Г. Щеколдиным», и рассказал об ухищрениях, на которые шли музейщики, скрывая ценные экспонаты во дворцовых тайниках и выдавая копии за подлинники — и наоборот:
«Редчайшее полотно английского художника Хогарта „Политик“ привлекло внимание берлинского эксперта. Щеколдин поспешил объяснить, что это копия, — очень хорошая, но всё же копия.
– Я думаю, — сказал немец с самодовольной тупостью, — если бы это был подлинник, он висел бы в Дрезденской галерее…
И Щеколдин поспешно провёл эксперта дальше».
Степан Щеколдин к началу войны всего несколько лет жил на южном берегу Крыма, успев поработать в Воронцовском дворце экскурсоводом, старшим научным сотрудником, заведующим экспозицией и фондами. Правда, именем новороссийского генерал-губернатора Михаила Воронцова (заказчика и первого хозяина) здание в советское время не называли, предпочитая понятие «Алупкинский дворец-музей». Щеколдин вспоминал:
«Его красота, его величие меня потрясли, он стал моей любовью на всю жизнь!»
Вероятно, именно поэтому Щеколдин не стал уезжать из Алупки даже с началом войны. Когда незадолго до эвакуации ко дворцу подъехала машина уполномоченного НКВД со взрывчаткой, он понял — дворец хотят взорвать при отступлении, чтобы не оставлять крупный объект врагу. В одном из корпусов дворца временно располагался истребительный батальон, и музейщик побежал к комиссару батальона Александру Позднякову с криком: «На помощь! Взрывать хотят!» Комиссар выдворил машину и поставил дворец под охрану.
Поздняков нашёл общий язык с Щеколдиным и помогал последнему готовить экспонаты дворца к эвакуации. Командир батальона Илья Вергасов возмущался:
«Жаль только, что комиссар слишком много уделяет внимания этому музею. А Щеколдин не нравится, уж больно настырен. А почему не на фронте?»
Эвакуацию не удалось завершить: теплоход, который должен был принять музейные ценности, был затоплен нацистами, а батальон вместе со всеми органами советской власти спешно покинул Алупку.
С приходом немецкой армии Щеколдин не оставил место работы. Он размышлял так:
«Не помню, откуда я услышал, что первые три дня оккупации Гитлер разрешил „победителям“ грабить. И это меня страшило. Со своими я „управился“, а с фашистами? Все дни я находился в музее».
Вергасов в своих воспоминаниях так передаёт ситуацию, в которой оказался музейный работник:
«Щеколдин, на которого никто не обращал ни малейшего внимания, ходил по парку и ужасался.
Солдаты пили, кричали, дразнили у полевых кухонь собак, стреляли по птичьим гнёздам.
Щеколдин пробрался в один из роскошнейших залов дворца, где потом, в 1945 году, во время Крымской конференции трёх держав премьер Великобритании Уинстон Черчилль давал парадный обед, и ахнул: два солдата гоняли по редкостному паркету мраморный шар, отбитый от скульптуры.
Это и переполнило чашу щеколдинского терпения. Он подбежал к солдатам, решительно отнял шар, дерзко выругал их по-русски. Это неожиданно подействовало. Солдаты едва не вытянулись по стойке „смирно“, отнесли шар на место и быстренько ретировались».
Осознание ответственности за исторические ценности подтолкнуло Щеколдина на сотрудничество с оккупационными властями. Настойчивые переговоры с ялтинским комендантом и просьбы не превращать дворец в воинскую часть или склад дали результат — ему выдали удостоверение «директора дворца», которым он прикрывался от желающих растаскивать картины, мебель и книги.
Немецкие офицеры в Ялте. 1942 год
Для оправдания музейного статуса дворца и своего положения Щеколдин решил открыть экспозицию для посещения. Группы немецких и румынских солдат и офицеров приходили во дворец, а русские сотрудники продолжали следить за тем, чтобы во время экскурсий экспонаты не крали. Сотрудничество с нацистами терзало совесть Щеколдина. Однажды он пришёл к своей знакомой Ксении Даниловой, на квартире которой нередко собирались подпольщики, с просьбой: «Скажите тем, кто в лесу: Щеколдин не для себя и не для немцев старается». Какое-то время спустя он же посоветовал Даниловой скрыться и достал ей пропуск — на следующий день немцы устроили у неё обыск.
Всё спасти не удавалось. Щеколдин нашёл в ялтинском порту разграбленные ящики, которые он помогал комплектовать до эвакуации советских войск.
«В ответ на мой протест против грабежа один немецкий офицер в чине обер-лейтенанта вытолкнул меня из склада, вынув револьвер из кобуры, заявил мне, что он меня пристрелит, если я ещё явлюсь на склад порта».
Несмотря на круглосуточное дежурство Щеколдина и других музейщиков, немцы могли проникать во дворец по ночам и красть предметы.
Наконец, настояния и уверения не всегда помогали в спорах с наиболее властными офицерами. Однажды дворец посетил какой-то берлинский генерал и захотел увезти в германскую столицу знаменитые скульптуры львов. Щеколдин пришёл к Даниловой: «Пусть партизаны отобьют скульптуры, унесут в лес, спрячут!» После жалобы на генерала в штаб Розенберга (организацию по конфискации и вывозу ценностей с оккупированных территорий) его обвинили в оскорблении высокопоставленного офицера и посадили в карцер на 15 суток. Тем не менее, знаменитые львы итальянского скульптора Джованни Бонанни остались на месте.
Воронцовский дворец. Надпись на немецком языке: «Не прикасайтесь к мраморной статуе». Июль 1942 года
При отступлении немцев повторилась история с попыткой взрыва дворца. На этот раз Щеколдин с другими сотрудниками остались в музее на ночь и подождали, пока подъехавшая бригада немцев не выгрузила около десятка снарядов у здания. Предполагалось, что взорвать снаряды должна будет следующая бригада, но они снаряды уже не нашли — музейщики успели спрятать их в парке. Спешка помешала немцам разобраться в ситуации, и они уехали, оставив затею нереализованной.
После освобождения Алупки Щеколдин написал подробный отчёт о разграблении ценностей дворца, подписав его: «Директор Алупкинского дворца-музея». Через несколько дней его арестовали, обвинив в пособничестве нацистам. Следствие установило, что Щеколдин под псевдонимом Евгений Громов опубликовал в оккупационной газете «Голос Крыма» статью об Алупкинском дворце, где, среди прочего, обвинял большевиков в попытке сжечь дворец, «как они сожгли на Южном берегу Крыма дворцы: „Дюльбер“ великого князя П. Н. Романова в Мисхоре, эмира бухарского в Ялте и малый дворец Александра III в Ливадии». Быть может, на приговоре также сказалось прошлое Щеколдина: в 1930‑е годы он был репрессирован за участие в кружке, где обсуждались политические вопросы.
После 10 лет лагерей Щеколдин долгое время пытался добиться реабилитации, обращаясь, например, к тому самому Леониду Соболеву, бывшему корреспонденту «Правды», а в 1960‑е годы — депутату Верховного Совета СССР. Тем временем уже шла его моральная реабилитация: подозрительно относившийся к нему в годы войны Илья Вергасов, командир истребительного батальона и крымский партизан, после общения со многими свидетелями и перепиской с Щеколдиным, изменил своё отношение к музейщику и уделил ему достаточное внимание в мемуарах «Крымские тетради».
Степан Григорьевич Щеколдин
Только в начале 1990‑х годов Щеколдин был реабилитирован. Тогда же вышли его воспоминания в журнале «Наше наследие» (впоследствии — отдельным изданием под заголовком «О чём молчат львы»). В них, кстати, содержался один факт, который не встречается ни в одном другом историческом источнике:
«В середине декабря (1941 года. — В. К.), стоя в Голубой гостиной, я обратил внимание на проходившую группу из пяти-шести офицеров очень высокого роста. Они разговаривали с кем-то, ниже их ростом, находившимся в их кольце. В это время он повернулся лицом ко мне, и я увидел всю его фигуру и лицо анфас. Я обмер, всё похолодело во мне: Гитлер! Само исчадие ада! Виновник всех наших бед!! „Кто это был?“ — спросил я у солдата, находившегося здесь среди других. „Фюрер — инкогнито“, — ответил он».
Было ли это выдумкой Щеколдина или тайную поездку Гитлера действительно не зафиксировали никакие официальные немецкие документы, судить сложно. Возможно, львы действительно о чём-то молчат. Но, какой бы спорной ни была судьба Степана Щеколдина до войны или после неё, каким бы ни был его политический выбор, можно сказать одно: алупкинские львы — немые свидетели его гражданского подвига, благодаря которому сегодня во время крымских путешествий мы можем наслаждаться красотами уникального Воронцовского дворца.