Улитка на склоне о чем эта книга
Смысл произведения «Улитка на склоне» братьев Стругацких
Одним из сложных произведений братьев Стругацких по праву считается роман «Улитка на склоне». Даже в наше время он не теряет своей актуальности, ведь наша действительность заставляет всё больше задумываться о том, куда же стремится человечество, каков может быть итог его пути. Роман «Улитка на склоне» имеет определенное сходство по подымаемой проблематике с оруэловской антиутопией «1984», потому сегодня он относится к одним из наиболее покупаемым произведениям.
Особенности истории романа, повествования и сюжета
Следует остановиться на специфике судьбы выхода «в свет» произведения. Не сразу широкая аудитория смогла оценить актуальность и глубину романа. И на то есть свои причины, которые следует искать в особенностях времени написания братьями Стругацкими произведения.
Как роман выходил «в свет»
Трудная судьба романа объясняется длительным нахождением его с писке «неугодных» ввиду постоянно цензуры. И действительно, для «Улитки на склоне» характерны следующие моменты:
Сегодня роман доступен для читателей, и он станет настоящей находкой для всех, кто стремится анализировать текущую ситуацию в человеческом обществе и находить в ней собственное место.
Развитие сюжета
Две части романа связывают филолога Переца, занимающегося изучение магического леса, и исследователя Кандида, который потерял память в результате падения вертолета. Лесная жизнь аборигенов магического леса, самых разнообразных фантастических тварей, там обитающих, придают произведению особенный колорит.
Перец, стремясь всеми силами скорее приступить к изучению магического леса, оказывается перед закрытой дверью бюрократических проволочек. Находясь как будто в подвешенном состоянии, лишившись конкретной цели и смысла, филолог страдает от неопределенности. Управление, в котором происходят все описываемые события, – прекрасное образное изображение бездушной бюрократической машины.
Кандид, выбравшись с трудом из хитросплетений магического леса и из деревни аборигенов, отправляется на поиски своих потерянных соотечественников.
Специфика восприятия романа читателем
Картина полна сюрреалистических картин, в ней много иносказаний и зашифрованных посланий читателю. Аллюзии и фантасмагория сопровождают на каждом шагу, разнообразя описание и делая произведение интересным и захватывающим. Процесс прочтения достаточно легок и прост, однако неподготовленному читателю очень непросто разобраться в смысле и посыле романа.
Здесь можно выделить два основных направления, которые детально разбираются авторами:
Авторская задумка
Произведение «Улитка на склоне», как считали сами авторы, является вершиной их творчества. Будущее неизвестно ни одному человеку, и Лес как нельзя лучше иллюстрирует его множественность. Каким бы человечество ни представляло свое будущее, она наверняка будет не таким. И представленные в романы фантастические сущности символизируют переменчивость будущего.
Управление же представляет собой модель управления миром и природой, которую в настоящее время применяет человек. Из произведения становится ясно, насколько такая модель неудобна, непрактична и абсурдна. Закостенелая система антигуманности в сочетании с непродуманностью и неадекватностью управленцев не способна адаптироваться к изменениям, в результате процесс управления идет сложно и практически безрезультатно.
Насколько публикация полезна?
Нажмите на звезду, чтобы оценить!
Средняя оценка 2.7 / 5. Количество оценок: 26
Улитка на склоне Стругацких
Я люблю подобные «многослойные» произведения. К сожалению, их совсем немного, тех, что при каждой новой встрече приоткрывают новый смысл и новое содержание, ничего общего не имеющее с самым верхним, внешним сюжетом, считываемым нашим умом автоматически, без усилия разглядеть его внутренний подтекст.
Оба главных героя на протяжении всей книги ищут способ сбежать: один (Перец) – из Управления, изучающего Лес, куда он приехал в надежде лично попасть в этот Лес, другой (Кандид) – из Леса, однажды захватившего его в свои сети в результате аварии вертолета.
До тех пор, пока Перец не приехал в Управление, где занимались проблемами Леса, он даже не был убежден в его существовании. Ему важно побывать в самом Лесу. Не сверху, а внутри, где он не наблюдатель, а участник. Но именно Перцу пропуска в Лес и не давали. Жизнь всегда создает препятствие тем, кто ищет истину, она дает проблему, в которой прячется дар, обычно не замечаемый теми, для кого проблемы не существуют, и кто считает, что все должно быть простым и ясным. «Тебе туда нельзя, Перчик. Туда можно только людям, которые никогда о Лесе не думали. Которым на Лес всегда было наплевать. А ты слишком близко принимаешь его к сердцу. Лес для тебя опасен, потому что он тебя обманет. Что ты будешь делать в Лесу? Плакать о мечте, которая превратилась в судьбу? Молиться, чтобы все было не так? Или, чего доброго, возьмешься переделывать то, что есть, в то, что должно быть?».
Управление, в которое приехал Перец, это пародия на нашу доперестроечную жизнь с ее бюрократией, ложью, слежкой и мнимой загруженностью государственными делами. Впрочем, несмотря на окончание советских времен, я не вижу примет утраты актуальности этой пародии. Как бы мы сейчас ни назывались, что-то глубинное в нашей жизни, не изменилось, мы все еще живем в том же «Управлении», с таким юмором описанном Стругацкими.
Управление, созданное для изучения Леса, фактически этого Леса не замечало, или замечало его только в рамках собственного, выдуманного представления о нем: «…отношение к Лесу определялось служебным долгом». Разве не такова же природа отношений с миром, в котором мы живем, у подавляющего большинства людей?
Кандид, как и Перец, озабочен поиском смысла. Он хочет выбраться из Леса, где он ведет дремотный, даже не первобытный, а попросту растительный образ жизни с тех пор, как его вертолет рухнул в болото. Он упорно ищет и находит Город, о существовании которого узнал от местных жителей, но так и не понимает его природы и назначения.
Городом оказалось Нечто на вершине холма, периодически засасывающее в органическую клоаку, окутанную лиловым туманом, все живое, и через определенный промежуток времени извергающее из себя новые формы жизни, устремляющиеся в Лес. Кандид пытается найти в Лесу источник разумной деятельности или хотя бы Хозяев, которые помогли бы ему вернуться к своим.
Тем же и в это же самое время занят и Перец: он ищет в Управлении Директора, который помог бы ему уехать «на материк». Перец тоже не понимает смысла и не может вписаться в нелепицу жизни Управления, где он «никому не нужен, абсолютно бесполезен, но его оттуда не выпустят, хотя бы для этого пришлось начать войну или устроить наводнение».
Не только Хозяйки Леса, не только Механические игрушки, но и Люди из Управления не могут понять потребностей других существ, например, лесных людей, чей образ жизни не укладывается в их представления. Для них Лес – не более, чем место для эксперимента. «Создается впечатление, что они в нас совершенно не заинтересованы… Мы пытались одеть их по человечески… Один умер, двое заболели. Я предлагаю отлавливать их детей машинами и организовывать для них специальные школы…»
Герои «Улитки» живут в мире, где ничего не происходит, где никто и ничто не меняется по сути и, подобно мухе, бьющейся о стекло, не может куда либо убежать, уехать, изменить нелепицу окружающей жизни. Это подобно океану, воды которого остаются в своем ложе, сколько бы внешних течений и бурь ни происходили на его поверхности. На протяжении жизни человечества мало чего изменилось по существу, если только у нас хватает мудрости не считать существом то, что наш ум почему-то называет прогрессом – изменение внешних форм и способов приспособления к жизни.
Жизнь – не для того, чтобы ее менять, и даже не для того, чтобы делать ее (опять же для нас!) лучше. Она для того, чтобы изменялись мы сами, чего-то осознавая. «Люди не умели и не хотели обобщать, не умели и не хотели думать о мире вне их деревни», – размышляет Кандид. «Думать – это не развлечение, а обязанность», – заключает Перец. Только им двоим в повести удается посмотреть на Лес, на Управление, на самих себя со стороны. Уже поняв, что «все есть глупость и хаос, и есть только одно одиночество», что истинный контакт не только с негуманоидами, но и с людьми, невозможен, Перец и Кандид остаются верными самим себе: «Это не для меня. На любом языке – не для меня!» Они продолжают идти вперед в одиночку, медленно, но неутомимо, как улитка, поднимающаяся по склону горы.
… И все будет полно глубокого смысла, как полно смысла каждое движение сложного механизма, и все будет странно и, следовательно, бессмысленно для нас, во всяком случае, для тех нас, кто еще никак не может привыкнуть к бессмыслице и принять ее за норму.
oleg_butenko
oleg_butenkoЗаписки глобалиста
«Улитку» называют одним из самых неоднозначных и сложных произведений советской литературы и одним из лучших романов братьев Стругацких. Действительно, прочитав книгу, задаешься вопросами: «А о чем это, собственно?», «Что хотели сказать авторы?»
«Улитка» была написана во второй половине 60-х годов, более 50 лет назад, и некоторые темы, волновавшие тогда советскую интеллигенцию, в современном дискурсе исчезли почти бесследно. Поэтому многие вопросы, расставленные авторами в тексте, современным читателем даже не замечаются. Поразительно, но классика XIX века оказывается ближе современному читателю, чем некоторые хорошие книги полувековой давности.
Тем не менее, попробуем разобраться с некоторыми загадками и вопросами «Улитки».
Композиционно книга составлена из двух частей: «Управление» и «Лес». Я бы сравнил художественную манеру авторов с детским калейдоскопом: темы, сюжетные линии, вопросы и ответы, символы, персонажи постоянно рассыпаются, чтобы на следующих страницах составиться в новой, причудливой комбинации, никогда не образуя при этом полной или панорамной картины. Иногда авторы в одной из частей как бы загадывают читателю загадку, чтобы в следующей части либо дать прямолинейную разгадку, либо дать намек на разгадку.
«Улитку» называют научно-фантастическим романом, но часть «Лес» мне тяжело воспринимать как в качестве научной, так и в качестве фантастической. Вспомним, например, эпизод, когда Кандид и его спутница Нава забредают в Лукавую деревню. В деревне они находят очень странных людей: «они увидели человека, который лежал прямо на полу у порога и спал. Кандид нагнулся над ним, потряс его за плечо, но человек не проснулся. Кожа у него была влажная и холодная, как у амфибии, он был жирный, мягкий, и мускулов у него почти не осталось, а губы его в полутьме казались черными и масляно блестели». Мне это напомнило описание деревень во время Голодомора. Верно! В Лукавой деревне нет еды (этот факт старательно подчеркивается авторами), люди в ней распухли и погибают. В следующем эпизоде над жителями деревни ставят какие-то опыты, а еще через 2 страницы деревня просто тонет в бесшумных потоках черной (именно черной) воды. Здесь просто заметим, что в результате строительства гидроэлектростанций и затопления земель в СССР под водой оказалась территория, равная территории Франции. Весь этот процесс от голода, распухания, экспериментов, затопления и окончательной гибели в черных водах называется «Одержание».
Представляется, что здесь отчасти вольтеровским языком описан процесс строительства колхозного строя и тяжелая история советских деревень с 1917 по 1965 годы. Неудивительно, что советская цензура увидела в «Улитке» враждебную книгу, и в СССР авторам удалось ее полностью опубликовать только в перестройку – в 1988г.
Какие же важные слова говорит Кандид-Молчун? Вот они, сказаны в финале романа: «Обреченные, несчастные обреченные. А вернее, счастливые обреченные, потому что они не знают, что обречены; что сильные их мира видят в них только грязное племя насильников; что сильные уже нацелились в них тучами управляемых вирусов, колоннами роботов, стенами леса; что все для них уже предопределено и — самое страшное — что историческая правда здесь, в лесу, не на их стороне, они — реликты, осужденные на гибель объективными законами, и помогать им — значит идти против прогресса, задерживать прогресс на каком-то крошечном участке его фронта (…) Идеалы… Великие цели… Естественные законы природы… И ради этого уничтожается половина населения? Нет, это не для меня…»
Переходим ко второй части романа – к «Управлению». Собственно, легко представить себе, например, некую Аномальную Зону с построенным рядом с ней научно-исследовательским институтом или Национальный Парк с Дирекцией и административным персоналом, охраняющим и изучающим этот парк. Поэтому ничего особо фантастического или парадоксального в этой части романа тоже нет.
Следует заметить, что «Управление» продолжает литературную традицию – сатирическую, связанную с Салтыковым-Щедриным, и сюжетную – с Кафкой. В приемной директора он встречает нескольких персонажей, одного из них щедринского – моншера Брандскугеля, который может произносить только одно фразу: «Я не знаю». «Я не знаю, — сказал Брандскугель, и усы у него вдруг отвалились и мягко спланировали на пол. Он подобрал их, внимательно осмотрел, приподняв край маски, и, деловито на них поплевав, посадил на место».
13. «Улитка на склоне»: опыт вникания. К 50-летию повести
Номинация: статья
Мир двойствен для человека.
двойственно также и Я человека
М. Бубер
Неужто никогда тебя не давит
тот факт, что ты и мир не суть одно?
Г. Бенн
Меж двумя огромными, солидными континентами литературной фантастики — научной и фэнтези — расположен куда более скромный архипелаг фантастики «гуманитарной», неопределённые очертания которого так никто толком на карту ещё не нанёс. Это и не наша задача. Но есть в том архипелаге весьма конкретный остров — и не просто остров, вулкан, всегда окутанный чёрными тучами. Грохот и огонь предупреждают читателя, что здесь идёт вечный бой, нерв оголён и вершится трагическое. Это фантастика абсурда и бунта. Бросим же поблизости якорь и поднимемся по склону — туда, где оставляет несмываемый след одна приметная улитка.
Есть некоторое недоразумение в том, что утопии и антиутопии часто рассматривают скопом. Утопия может быть упрощённой, небезупречной, но она по крайней мере не вызывает ощущения абсурда и желания бунтовать против. Собственно, наличие абсурда и бунта и разделяет эти два поджанра «гуманитарной» фантастики. По-хорошему утопичен «Хайнский цикл» Ле Гуин, описывающий общества, пусть не идеальные на века, но более человечные или стремящиеся к этому. Напротив, антиутопия вызывающе античеловечна; полагая человека не целью, а средством, она одинаково неприемлема и тогда, когда душит его цепями закона, и когда сметает вихрями хаоса. Но более всего она неприемлема своей ложью, неподлинностью и враждебностью к пониманию.
Яркими представителями этого направления были экзистенциалисты, к чьим текстам — художественным и философским — мы будем непрестанно обращаться. Но Камю и Сартр почти не писали фантастики — предвоенная и военная действительность позволяла ощущать абсурд и без дополнительных допущений; в более благополучные времена усилить эффект было, пожалуй, не лишне. Здесь можно назвать Кафку, Арто, в наши дни А. Володина. Особняком стоит не всё творчество, но отдельное произведение, которое, возможно, возникло в результате смутной интуиции и какого-то краткого влияния, но которое по праву занимает место рядом с «Замком» и «Тошнотой». Попытка разъяснения этого тезиса — перед вами. Она состоит из трёх частей. В первой столкнутся лбами два абсурдных универсума повести, во второй на передний план выйдут главные герои, в третьей улитка проползёт по литературному склону, раскрывая некоторые отсылки и параллели.
Управление и Лес
В случае с «Улиткой на склоне» мы имеем редкий пример прямой авторской рефлексии. В 1987 году, выступая в Ленинградском доме писателей, Борис Натанович Стругацкий подробно рассказал об истории и символике повести. По его словам, «Лес — это Будущее, символ всего необычайного и непредставимого», а «Управление — Настоящее, удивительным образом сочетающее хаос и безмозглость с многомудренностью». Это, безусловно, очень интересный взгляд, вдобавок неочевидный, поскольку многим (если не всем) критикам до 1987 года он оказался не по зубам. Но, как представляется, всё же недостаточный. Повесть ощутимо шире одного толкования. Попробуем же изложить другие, руководствуясь примечательными словами Камю: «Символ всегда возвышается над тем, кто к нему прибегает: автор неизбежно говорит больше, чем хотел».
Первую подсказку дают сами названия. Лес предстаёт запредельной пониманию природой (и шире, вселенной), управлять которой тщится человеческая цивилизация. Такой позиции неизменно придерживался С. Лем, герои которого терпят неудачу при встрече то с инопланетной цивилизацией («Эдем», «Фиаско»), то с жизнью, основанной на иных принципах («Непобедимый», «Солярис»), то с самим Космосом («Глас Господа»). Стругацкие усиливают драму контакта, показывая, что, в свою очередь, и цивилизация себя не вполне понимает, ибо устроена отнюдь не на рациональных началах и движима определённо не ими. Особенно характерна параллель равноценной по степени дикости деятельности, которую ведут как хозяева Леса (Одержание), так и руководство Управления (Искоренение). Таким образом, не только будущее непознаваемо и иррационально, но также и настоящее; абсурд не просто грядёт — он уже здесь, вокруг нас, во всём. Он тотален.
Это выводит нас на второй, более глубокий уровень интерпретации — экзистенциальный. Лес разрастается до совокупности всего существующего и существования как такового, до жизни и бытия вообще. Управление, напротив, сужается до одного человека, индивида, эвримена. Человек онтологически противостоит миру: как конечное бесконечному, смертное вечному, обусловленное безусловному, нуждающееся самодовлеющему, внутреннее внешнему. Стало быть, как человеческое — нечеловеческому. Человеку, чтобы жить, нужен смысл — бытие, напротив, бессмысленно. «Я живу в мире, который кто-то придумал, не затруднившись объяснить мне, а может быть, и себе», тоскует герой повести Перец. «Бессмысленным» называет Лес и всё, что с ним связано, Кандид. Мир неизбежно абсурден, но не потому, что он сам таков, а потому что таким его видит и встречает человек. «Абсурд не в человеке и не в мире, а в их совместном присутствии», утверждает Камю.
Таким образом, фундаментальная ситуация человек/мир создаёт дуализм по всем фронтам. Какую бы человеческую характеристику ни взять, она укажет на неустранимую двойственность: свобода и необходимость, я и мы, душа и тело, субъективное и объективное, мыслящее и мыслимое… Во всех оппозициях человек — ни то и ни другое, тем более не механическая сумма компонентов. Он — между, в разрыве, в просвете, он сам — разрыв и просвет. Он создаёт зазор в тотальном бытии, в нём только и существуя, так что в каком-то смысле он уже не бытие, но нечто противоположное — ничто. В книге Сартра «Бытие и ничто» вторая часть названия отвечает именно за человека. «Человек — единственное существо, которое отказывается быть тем, что оно есть», вторит Камю.
«Улитка» вся пронизана утверждением дуализма и бунтом против тотальности. Мы видим, что повесть состоит из двух переплетённых, но по сути не пересекающихся частей, которые даже печатались первоначально поодиночке (в 1966 году «Лес», в 1968-м — «Управление»). Оба её главных героя как могут противодействуют окружающему их абсурду (Перец — тотальной бюрократии Управления, Кандид — вездесущему Лесу и его непостижимым обитателям). Кто-то из читателей, возможно, сожалел, что они так и не встретились и не задали всем перцу, но это бы полностью противоречило экзистенциальным интонациям повести: мир должен быть разорван, чтобы нашлось место человеку. Пусть равно абсурдные, но должны существовать две половины бытия. Будь вообще только Лес, или только Управление, и ни у кого не нашлось бы силы устоять перед их тотальным, искореняющим любую инаковость монизмом. Познай Перец Лес, а Кандид — Управление (хотя сам Кандид вроде как из Управления, но ему «никогда раньше не приходило в голову посмотреть на Управление со стороны… а ведь это любопытное зрелище»), и потеряется та единственная надежда, которая ведёт их, захлопнутся те просветы, что приоткрылись благодаря двум чужакам и их неуёмному поиску смысла там, где его отродясь не бывало. И «мечта превратится в судьбу», как сказано в повести. Тогда исчезнет та хрупкая свобода, которая живёт только в бунте, а значит, исчезнет сам человек.
Но — ближе к тексту: поясним изложенное на конкретных примерах. Я не знаю, были ли знакомы Стругацкие на момент написания «Улитки» с программным романом Сартра «Тошнота» (впервые на русском он вышел только в 1992-м), но совпадения удивительные. Напомню, что для его героя Антуана Рокантена окружающий мир состоял не из отдельных вещей, а из «вязких и беспорядочных масс», «липких и густых как варенье» субстанций, чьё «омерзительное» шевеление вызывало лишь тошноту и «ярость при виде этого громадного абсурдного существа». Почти теми же словами характеризуют Лес оба героя «Улитки»: это «тяжелые бесформенные массы», «клейкая пена, зыбкое тесто», «тошнотворный кисель», от которого «мутит» и который «вызывает только омерзение и ненависть». Хотя (или поскольку) Рокантен жил в городе, чаще всего приступы тошноты случались на природе, в парке, среди цветущих деревьев, которые «зыбились существованием», заполняя всё вокруг, так что «человеку никуда не деться». Город осаждён, «взят в кольцо Растительностью» (Сартр так и пишет, с заглавной буквы!), её «вселенское почкование» ужасает Рокантена намного сильнее, чем что-либо ещё, например безобидные «минералы». «Жадная наглая зелень» Леса не только поглощает всё, с чем приходит к ней человек, она вторгается и в самого человека. «У меня весь мозг зарос лесом», жалуется Кандид. Разумеется, подобные отношения с миром не могут порождать ничего иного, кроме непонимания и тревоги. В полном соответствии с тезисом Сартра «человек это тревога» Перец говорит о «тревоге, которая уже давно стала смыслом его жизни».
Таким образом, Лес «Улитки» это точный аналог тошнотворного природного бытия Сартра, того самотождественного бытия-в-себе из его философского трактата, которое «находится повсюду, напротив меня, вокруг меня, давит меня, осаждает меня». Это бытие олицетворяет все внешние, чуждые, неведомые и неумолимые силы, действующие на человека, которые с античности принято именовать судьбой (фатумом). Кем же ещё мы назовём трёх женщин, встреченных Кандидом в финале его блужданий, женщин, воплощающих самое грозное и чудовищное, что есть в Лесу? Мойры, парки, норны — три женщины, одна из которых старуха, другая средних лет, третья юна — это они, богини судьбы, хозяйки мира, решающие, кому жить, а кому умирать. И, конечно, это не какие-нибудь сказочные ведьмы, к их услугам — не магия, а биология, а именно «мельчайшие строители» жизни, сиречь гены, контроль над которыми даёт власть над существами. Круг замкнулся: детерминизм, законы эволюции, эгоистичные гены научно подтверждены, петля бытия надёжно затянута… впрочем, «какая ещё гибель? Это просто жизнь».
Выше, расширив Лес до бытия, мы свели Управление к человеку. Это требует пояснений. Управление выделено, вынесено над окружающим его Лесом, как обособленный прыщик на гигантской плоти мира. Происходящее в нём напоминает, как уже говорилось, бюрократический абсурд Кафки, но есть более точный образ — человеческая голова. Разные персонажи Управления символизируют те или иные свойства нашего сознания и бессознательного. Тузик — это, конечно, либидо; Домарощинер — воинственное мещанство; директор, которого никто не видел (хотя каждый уверяет в обратном) и который отдаёт безумные приказы по телефону, — тот самый законодательный разум, на которого так надеялись в XVIII и XIX веках и которого низвели до иррационального потока сознания в веке двадцатом. Впрочем, какие-то нормативные принципы и рациональные способности остались, но они остроумно зашифрованы в… разумных машинах, которые сидят в ящиках и носа наружу не кажут. Если же всё-таки кто-то решит выйти на свет сознания, его ищут с закрытыми глазами (не дай бог увидеть!) и дистанционно уничтожают. — А что же мосье Перец? Ему досталась незавидная роль слабого и «бесполезного» морального Я.
Собственно, моральное Я (или голос совести) и является тем истинно человеческим началом, что пребывает в разрыве между природой внешней и природой внутренней, бытием и психикой. Это именно оно «выбирает не головой, а сердцем». Это оно одиноко и неприкаянно, «никогда ничего не знает», «всё время ошибается» и «не верит ни глазам, ни слуху, ни мыслям» (даже мыслям!). Это его зовут в Управлении — Перец, а в Лесу — Кандид.
Перец и Кандид
Два героя повести в чём-то похожи, но есть между ними и разница. Можно сказать, они дополняют друг друга, представляя две стороны двойственного образа человека.
Перец — «лингвист, филолог», человек слова и мысли, имеющий сильную потребность в рефлексии, осмыслению происходящего. В «Улитке» звучат не менее пяти больших внутренних монологов Переца, обращённых к Лесу, книгам, людям, себе самому. В них очень ярко проявляются экзистенциальные черты его личности. Перец называет себя «посторонним» (вспомним известное произведение Камю!), «лишним и чужим», сетует, что «ничего не понимает с людьми», и, однако, людей не чурается, хочет быть с ними, ищет контакта, понимания, человеческих отношений. «Хорошо бы где-нибудь отыскать людей… просто людей», мечтает он. Это гамлетовский, или романтический, тип героя — мятежный в душе, пассивный на деле, преисполненный переживаний и эмоций. «Эмоциональный материалист», отзывается Перец на вопрос о его мировоззрении. Не удивительно, что иногда он беспечно кидает камушки с обрыва, порой даже способен на поступок (пощёчина Тузику), но чаще предаётся депрессии и отчаянию: «Никакой свободы нет, заперты перед тобой двери или открыты, всё глупость и хаос, и есть только одно одиночество».
Давайте обратим внимание на его, без сомнений, «говорящее» имя. Сразу напрашивается сравнение с русским словом, обозначающим острую приправу; мол, метафорически с такими людьми наша жизнь менее пресна. Однако повесть ничем не намекает на то, что Перец — душа компании. Напротив, им все помыкают, упрекая в «непрактичности», пытаются найти ему хоть какое-то применение («вас необходимо включить в основную группу», «вы наконец-то примете участие в нашей работе»), а когда на завязшем в луже броневике собирается весёлая команда с кефиром и мандолиной, Перец «остаётся один». И вот это его полудобровольное-полувынужденное изгойство, эта деликатная интеллигентность и постоянный самоанализ совершенно определённо отсылают к архетипу еврейского интеллектуала-книжника, силами истории приговорённого к «внутренней эмиграции». Древнее еврейское имя Перец (Пэрэц) известно ещё из Торы (в синодальном переводе — Фарес). И так ли уж нас удивит, в свете нашего экзистенциального истолкования повести, что на иврите оно означает «разлом, прорыв»?
По-своему «прорывается» и Кандид. Но его меньше интересуют люди и отношения с ними. Ему важнее обрести себя прежнего, что невозможно без познания истины, которую мы бы назвали научной. Если Перец ждёт от Леса эмоционального контакта и чуть ли не мистической сопричастности, то Кандид хочет получить ответы на конкретные вопросы: откуда всё это, что значит, кто управляет, зачем и как. Кандид воплощает научный поиск, не зря по профессии он биолог. Французские смыслы его имени несомненны. Действительно, подобно герою Вольтера, Кандид ходит по нелепому, больному и откровенно враждебному миру, который никак не может быть «лучшим из возможных». Но в простодушии (а candide по-французски «простодушный») его не заподозришь. Как раз к вольтеровскому Кандиду ближе Перец, Кандид же Стругацких — человек твёрдых принципов и прямого действия, не позволяющий себе предаваться праздным мечтаниям. Его можно назвать фаустовским, или прагматическим, типом души, но ещё больше в нём от французских учёных-рационалистов: Декарта, Даламбера, Ламарка, Лавуазье и прочих. Отнюдь не случайно в его руках оказался столь чуждый Лесу скальпель, отсылающий одновременно и к остроте разума (бритва Оккама), и к подручному инструменту естествоиспытателя.
Тема скальпеля в «Улитке» — это тема бунта. Но бунтуют наши герои в начале и конце повести немного по-разному. Мир, в котором они себя обнаруживают, заполнен ложью, болтовнёй и бессмыслицей. «Здесь все врут» (даже арифмометры), делает открытие Перец. «Оказывается, всё это обман, всё опять переврали, никому нельзя верить», досадует Кандид. Управление имитирует бурную деятельность, сводящуюся едва ли не к одним разговорам. Только на время сна, похоже, закрываются рты обитателей Леса, среди которых Кандид прослыл Молчуном. У Хайдеггера, ещё одного гуру экзистенциализма, словечком «болтовня» обозначается неподлинный модус человеческого существования. Про абсурд уже было сказано достаточно. Таким образом, бунт начинается с того, что Камю в эссе «Миф о Сизифе» назвал «требованием прозрачности и ясности» — ради истины, понимания и подлинных отношений. Для Переца это означает попытку попасть в Лес, а прежде — к директору («я у него всё разнесу, пусть только попробует меня не пустить»), для Кандида — отыскать Город, который «знает всё».
Увы, цитируя того же Камю, «в этой войне человек обречён на поражение». Какими-то непостижимыми путями абсурда Перец сам становится директором, только так осознав страшную истину Управления: здесь чем большую роль ты играешь, чем сильнее вовлечён, чем выше стоишь, тем скуднее твоя свобода, тем обезличеннее действия и тем меньше в них хоть какой-то пользы. Когда-то именно словом филолог Перец сопротивлялся оглушающей зауми абсурда; теперь же любая его фраза будет истолкована как очередная безумная директива, извращена, выхолощена, подколота к предыдущим. Чужим, посторонним, бесполезным мог ещё Перец противостоять этому миру, «управляющим» — никогда.
На счастье Кандида «повелительницы Леса» не признали его достойным своего уровня. Кажется, он потерял всё: мечту о Городе, возможность хоть что-то понять и поменять, надежду вернуться к своим, неравнодушную к нему Наву; он снова оказался в деревне, откуда начинал путь, таким же молчуном, тугодумом, каждый день утешаясь давно перебродившей мыслью «Послезавтра уходим». Кажется, он проиграл, кажется, он ничего не может; «Индивид ничего не может, — соглашается Камю, — и тем не менее он способен на всё». Покуда бунтует. А Кандид продолжает бунтовать. В ясном сознании тщетности и неизбежной неудачи он встаёт на защиту «несчастных» обитателей деревни против Леса, который и наступает-то пока лишь мёртвыми, самыми примитивными силами. Что-то будет, когда он придёт всей живой и интеллектуальной мощью! Но это не важно. А важно то, что «упорный бунт против своего удела, настойчивость в бесплодных усилиях есть единственное достоинство человека», как утверждает Камю. Крайне существенно, что повесть заканчивается именно линией Кандида, а не Переца. Тем самым «Улитка на склоне» до последней страницы остаётся верна главным экзистенциальным идеям, взятым нами за основу её истолкования.
Улитка и Фудзи
Бесплодные, но возвышенные усилия героев повести приоткрывают смысл её названия. Из эпиграфа мы знаем, что эта фраза — аллюзия на хайку японского поэта Кобаяси Исса «Тихо, тихо ползи, Улитка, по склону Фудзи, Вверх, до самых высот!». В интервью 2000 года Борис Стругацкий объясняет её как «символ неторопливости прогресса и упорства человеческого в достижении цели». Опять-таки позволю себе свернуть с указанного мэтром направления. Возможно, его объяснение лучше подходит для первого варианта повести, названного «Беспокойство» и включающего, кроме аналогичной части «Лес», совсем другую тему «Базы». База, находящаяся на планете Пандора, занимается вполне осмысленной деятельностью по изучению феномена Леса. Таким образом, она олицетворяет собой привычный нам научный прогресс. Пускай Горбовский, один из учёных Базы, выражает «беспокойство» по поводу не столь очевидного морального прогресса, но в том, что он есть, текст сомневаться не даёт. Лес абсурден, «нездоров с точки зрения морали», но База-то достаточно здорова! Это вам не кафкианское Управление. Надо сказать, именно такой осторожный, но всё же оптимизм свойственен творчеству Стругацких в целом. Не зря они изобрели термин «прогрессоры». Как аналог приведу повесть «Трудно быть богом», где нравственно нормальные земляне противостоят гипертрофированному «средневековью» планеты Арканар. Но уже само сравнение с земным средневековьем наводит на мысль, что и здесь когда-нибудь обязательно наступит Возрождение, Просвещение и даже Полдень.
А вот «Улитка на склоне» стоит особняком. Во-первых, происходящее в ней принципиально нелокализуемо в пространстве и времени. На вопрос «где и когда» можно ответить лишь экзистенциально: везде и всегда, как только человек осознаёт себя заброшенным в мир и заключённым в бытии, как жук в янтаре. Во-вторых, как было уже сказано, два мира повести равно абсурдны, а герои терпят поражение и лишаются последних надежд. Это они — в качестве улитки на склоне, подобной знаменитому образу Сизифа из «Мифа о Сизифе». Улитка никогда не достигнет вершины, а если и достигнет, скатится назад, только чтобы начать заново. Да и что такое улитка перед целой горой, как не человек перед бескрайним и непостижимым Бытием? Кстати, если обратиться к первоисточнику, то скорее всего Исса именно этот смысл и вкладывал в своё хайку. Контраст улитки и горы отсылает к известнейшим (и цитируемым на Дальнем Востоке не меньше, чем библейские на Западе) притчам Чжуан-цзы, например: «С лягушкой, живущей в колодце, не поговоришь об океане» или «Летней мошке не объяснишь, что такое лёд». Так и с Перецом не поговоришь о делах Управления, Кандиду не объяснишь, что такое Лес. Однако двадцатый век качественно иначе прочитывает старые истории об обречённом Сизифе и ничтожной улитке. Теперь это трагические и бунтующие герои, которые «учат высшей верности». Пусть бесконечен склон бытия, но бесконечно и их упорство, их требование смысла и человечности.
Мы произнесли «двадцатый век», вспоминая, как много абсурда и бунта выпало в это время на долю нашей страны. Да что там, Камю на Руси жить хорошо было всегда. «Петербургские повести» Гоголя, «История одного города» Щедрина, «Котлован» Платонова, «Мастер и Маргарита» Булгакова, произведения обэриутов, ранние романы Сорокина и Пелевина, поэзия Б. Гребенщикова, «Кысь» Толстой… С каждым из них «Улитку» соединяют те или иные немаловажные смыслы. Но мне бы хотелось вновь вернуться во Францию, впрочем не теряя связи с русской литературой. Наш современник, писатель Антуан Володин, создал целое направление так называемого «постэкзотизма», в чьей, по его же словам, «поэтической вселенной предстаёт двадцатый век — в истерзанной, глубоко сокровенной форме, но также и в форме фантазийной и переиначенной». Володин прекрасно знает русский язык, в его переводах издавались многие российские авторы, в том числе братья Стругацкие (sic!), сам же он в автоинтервью любимым героем называет Сталкера из одноимённого фильма Тарковского. Не пытаясь доказать прямую зависимость Володина от повести Стругацких, я опишу его творчество в нескольких тезисах и цитатах, коих будет достаточно, чтобы увидеть глубинные и бесспорные пересечения.
В своих произведениях Володин выстраивает «причудливый, фантастический, сновидческий и подпольный» универсум, который не привязан к конкретным месту и времени. Действие обычно происходит «между двух войн», «во времена лагерей» или «в самом конце рода людского», после которого надвигается нечеловеческое будущее людей-пауков и прочих мутантов. Его герои часто пробираются через бесконечные тёмные пространства, которые на поверку оказываются шаманским междумирьем наподобие тибетского бардо. В этих путешествиях они испытывают «провалы памяти» и «отвращение к существованию». Их «одиночество безмерно», хотя они и взаимодействуют иногда через некую Организацию, смысл деятельности которой давно потерян. Они носят странные, «гибридные» имена (Дондог Бальбаян, Коминформ, Ирина Кобаяси (sic!)), будучи прежде всего «голосами» всех иных, униженных, репрессированных. Они — «монахи-солдаты» — без бога и армии. Сам автор характеризует их как «мечтателей и бойцов, проигравших все свои сражения и всё ещё находящих в себе смелость говорить». Таким образом, они воплощают «бунт против существующего мира, против человеческого удела в его политических и метафизических преломлениях».
Нет сомнений, что «Улитка на склоне» является предтечей постэкзотизма, а также промежуточным звеном между произведениями Кафки и Сартра и «наррацами» и «соклятиями» Володина. Так случилось, что в 1965 году в Советском Союзе, будучи по сути оторванными от мирового литературного процесса, Стругацкие пишут вещь, которая — поверх жанровых, национальных, идеологических барьеров — говорит нечто важное о человеке и мире вообще, о человеке-в-мире, о человеке-напротив-мира. Это гуманизм самого высокого толка. Сколько бы ни плевался огнём и пеплом вулкан истории, как бы ни совершенствовалось научно-техническое обрамление цивилизации, улитка будет упорно ползти по склону, покуда для человека остаются животрепещущими вопросы о смысле его жизни, его будущего и его человечности.
Литература