за что мне столько горя в жизни
«Самое страшное в их жизни уже случилось» Психолог МЧС о том, как люди переживают горе и как поддержать их в трудный час
Он умер, я живу
У моей подруги погибла 20-летняя дочь. Родители очень переживали. Подруга винила себя: «Наверное я не верила в Бога. Он меня наказал». Она стала часто ходить в церковь. Поплачет, свечку поставит, и на душе хорошо. И вот в течение нескольких месяцев умирает ее муж. После этого сказала: «Знаешь, я больше не могу ходить в церковь. Я обиделась на Бога. Когда дочь умерла, я решила, что неправильно живу. Но потом же я к Богу обратилась. И он знал, что муж остался у меня единственным родным человеком. Почему он не помог?»
Иллюзия стабильности и управляемости своей жизни — базовая. Кто-то в большей степени, кто-то в меньшей уверен, что в целом мир справедлив. Не делай никому зла, и ничего плохого с тобой не произойдет. Но когда внезапно из нашей жизни уходит близкий человек, ощущение справедливости нарушается. Ты вдруг понимаешь, что и с тобой, и с другими твоими близкими в любой может что-нибудь случиться. В психологии есть термин «чувство вины выжившего в катастрофе». Казалось бы, повезло — радуйся. Но многие спасшиеся начинают казнить себя; думать о том, что сделали что-то не так, не смогли кому-то помочь.
Чувство вины развивается и у тех, кто не был непосредственным участником события, в котором погибли их родные. «Я знаю, что если бы я на пять минут его дома задержала, он бы сейчас был жив». «Почему мы купили билет на этот самолет?» «Я в парикмахерской сидела, когда он там умирал. И даже ничего не чувствовала». Когда слушаешь, как люди сокрушаются, понимаешь, что их роль в случившемся сильно преувеличена. Но люди по-настоящему страдают, для них это серьезно. Такое самобичевание разрушает. Как говорят психологи, нужно помочь человеку заземлиться, почувствовать почву под ногами, понять, что есть вещи, которые не в нашей власти. Помочь переработать чувство вины в сожаление: «Я страдаю, я переживаю и очень сожалею, что случилось именно так. Но моей вины в случившемся нет, потому что случившееся находилось за границами моих человеческих возможностей». Примерно так.
Симптомы горевания
Независимо от обстоятельств горе развивается по схожим механизмам. Тяжелый период длится год-полтора. Когда человек осознает, что он остался один — может случиться и депрессия, и агрессия, и все что угодно. Первый год самый трудный. Считается, что в этот период человек по-новому проживает все значимые моменты жизни семьи: праздники, отпуска, дни рождения, решение важных бытовых вопросов и т.п. Учится жить самостоятельно. О горюющем в этот момент надо заботиться. Но это не должно быть навязчиво. Не стоит превращать его в больного. Если знаешь, чем можешь помочь, — помогай. Еще лучше не просто сказать: «Звони если что». А как-то конкретизировать: «Я могу сделать это и то. Обращайся».
Этот период может длиться и дольше года. Но если нет динамики, если состояние человека не меняется — нужно насторожиться и обратиться к профессиональному психологу. Возможно, что человек уже начал обрастать так называемой вторичной выгодой от своего поведения. Он начинает манипулировать окружающим: у меня такое горе, а ты от меня чего-то требуешь. Никто не должен никуда ездить, летать. Садитесь рядом и горюйте. Если еще что-то случится — я умру.
Женщина на станции метро «Технологический институт» в Санкт-Петербурге на следующий день после теракта
Фото: Анатолий Медведь / РИА Новости
Невозможно пребывать в постоянном накале. Через какое-то время начинается адаптация к ситуации. И вместо тяжелого эмоционального расстройства приходят светлые и темные периоды. То есть об умершем вспоминают не со слезами, а с какой-то светлой грустью, «какое счастье, что он был в нашей жизни». А потом — раз, и опять накрывает: «Что же я смеюсь и радуюсь, у меня же такое горе».
Надо понимать, что все мы — разные. Горе принципиально нас не меняет. Можно предсказать, как в случае несчастья кто-то будет себя вести. Если кто-то склонен к ярким истероидным реакциям, он может стать еще более демонстративным. У нас на одном из ЧС была женщина, которая в начале всех пугала. Говорит, говорит спокойно. Потом неожиданно как закричит. Сбегаются врачи. А с ней был старший сын. Он ей: «Мама, ну ты чего?» Она ему: «Ты ведь знаешь, что я всегда такая». В какой-то момент она подходит уже сама к сыну: «Прости, я там опять покричала». То есть человек таким образом справляется с горем. Не надо пугаться.
Люди в горе как потерянные дети. Я не знаю, как мне теперь жить, что делать. Как бы все вернуть назад. Некоторые начинают обижать оставшихся близких. Даже могут сказать в сердцах: «Лучше бы ты умер». Не надо обижаться. Это симптом горевания.
Слезы — это хорошо
Если видите, что человек не проявляет признаков горя или ведет себя нехарактерно, неуместно (улыбается, выйдя после опознания близкого человека) — обязательно подойдите. Возможно, он в состоянии отрицания и неприятия ситуации. Либо у него развивается глубокое чувство вины. Это опасно. У человека внезапно может возникнуть острая реакция вплоть до попытки суицида.
Мы с такими людьми начинаем работать на осознание. Садишься рядом и расспрашиваешь, кого вы потеряли, что этот человек значил для вас, каким был, что любил, где познакомились и т.д. Тогда человек не выдерживает. Прорываются слезы. Нам первое время представители других служб, работавших на катастрофах, говорили: «Был нормальный человек, сидел себе тихонечко. А как вы с ним поговорили, рыдает. Вы зачем его довели?» Наоборот, слезы — это хорошо. Приходит понимание горя. Пусть это случится при нас, а не где-нибудь дома. Когда рядом никого нет и никто не удержит от спонтанного эмоционального решения.
Участники траурной акции, посвященной памяти погибших при крушении Ту-154 в Сочи
Фото: Сергей Пивоваров / РИА Новости
Однако тут важно понимать, какие отношения были у погибшего с родственниками. Бывает, кто-то умер, а его близкие облегченно выдохнули. Энергично занимаются оформлением документов, пособий. Тут помощь психолога не нужна.
Причины жить
Когда мы работаем с людьми, пережившими трагедию, то стараемся построить для них ближайшую перспективу. Нужно предупредить, что сначала будет суета, документы, похороны. Вы будете понимать и словно не понимать, что происходит, а потом на вас со всей силой обрушится горе потери. Какое-то время будет очень трудно. Нужно завести рутину: встал, умылся, позавтракал, ушел на работу. И обязательно надо сказать, что через какое-то время ему станет легче. Это на самом деле правда.
Ресурс можно найти у всех. Но искать надо то, что уже есть. Придумывать ничего не надо. Иначе это бессмысленно. Нужно внимательно слушать. У кого-то этим ресурсом может быть переключение внимания на другого родственника: я сильный, я справлюсь, а ему хуже. У других — уход в работу. Третьим помогает отсидеться дома. Можно спросить: «А вы теряли кого-то до этого, как вы справились?» Человек вернется к прошлому опыту, это даст ему посыл, что раз он тогда справится, то и сейчас сможет.
Акция в память о жертвах теракта в метро Санкт-Петербурга
Фото: Александр Петросян / «Коммерсантъ»
Молодым родителям, потерявшим ребенка, мы ни в коем случае не рекомендуем сразу же пытаться рожать другого. Хотя многие, даже родственники, им это советуют. Надо хотя бы год подождать, отгоревать, отплакать одного, а потом уже думать о другом. Иначе даже неосознанно могут начаться сравнения: вот тот был таким, а этот — такой. Родители должны понять, что умершего заменить никем нельзя.
Дети и смерть
С детьми о горе нужно говорить обязательно. Но подходить к этому очень индивидуально. Что для одного нормально — другому нельзя. Помню пятнадцатилетнюю девочку, у которой в авиакатастрофе погибла мать. Они жили с ней вдвоем. У отца давно была новая семья, но он поддерживал отношения с дочерью. Отец приехал на опознание. Вместе с ним другие родственники и друзья, все мужчины. Девочка говорит: «Я хочу с мамой попрощаться, потому что больше никогда ее не увижу». Отец встал перед моргом грудью: «Я сам этого видеть не хочу, а тебя и подавно не пущу!» И просит меня убедить дочь, что не надо ей этого.
Мы перед этим с девочкой долго разговаривали, пытались выстроить дальнейшую перспективу ее жизни. Она оказалась не по годам рассудительной, очень взрослой. Я чувствовала, как для нее на самом деле это важно. Поэтому поддержала, сказала, что она имеет право. Договорились, что она не в морг пойдет, а попрощается в ритуальном зале, когда маму положат в гроб. Или другая ситуация: девочка не хотела подходить к гробу отца. Мать настаивала. И тут я тоже была на стороне ребенка. Если дочь хочет сохранить образ отца таким, каким она его знала в жизни, — ее право, не надо ни к чему принуждать.
С детьми нужно быть искренними, говорить правду. Если случилась трагедия, ребенок должен переживать это вместе с семьей. Не важно, сколько ему лет. Самое страшное в их жизни уже случилось. Но дети так устроены, что они берут на себя вину за все, что происходит в этом мире. И если ребенка устраняют в самый острый момент, он может решить, что это он во всем виноват. Он должен понимать, что случилось горе. Но горе — общее.
Селфи с мертвыми
Раньше о чрезвычайной ситуации информировали специальные служба, которые работали на месте катастроф. Они все согласовывали, чтобы не было разночтений. Сейчас первые сведения в СМИ начинают поступать от очевидцев. Я считаю, что это нехорошо. Каждый оценивает ситуацию по-своему. Один считает, что это — ужас, другой думает, что все нормально, третий нафантазирует что-нибудь. Даже наши специалисты, когда выезжали на свои первые ЧС, говорили, что кошмар кругом. А уже после пятой ситуации ты начинаешь в этом ужасе видеть структуру, понимаешь по каким законам развивается ситуация. Я помню, как мы в Крымск приехали после наводнения. Там же тоже вначале репортажи вели очевидцы. Писали, что трупы в ямы закапывают, чтобы никто не знал. Противоречивая информация вызывает панику. Потому что никто точно не понимает, что происходит.
Жители Крымска во время открытия памятника горожанам, погибшим в результате наводнения
Фото: Артур Лебедев / ТАСС
Мы с коллегами долго думали над тем, что заставляет людей делать селфи на фоне мертвых тел. Это кажется жестоким, хочется осудить. Но это может быть связано с защитными реакциями. Когда у тебя на глазах люди лежат в крови, стонут, нельзя остаться равнодушным. Шок может проявляться по-разному. Снимая на камеру телефона, человек как бы отстраняется от ситуации. Ты как будто по ту сторону экрана. Кто имеет навыки оказания первой помощи — бросается к потерпевшим. А кто боится и не знает что делать — снимает. Возможно, человек считает, что хотя бы так может стать полезным.
Жив, пока вспоминают
Когда после очередной трагедии открывается горячая линия МЧС, нам звонят не только родственники пострадавших, но и непрямые участники событий. Те, например, кто видел репортажи по телевизору. Они не притворяются, когда говорят, что им плохо. После взрыва в аэропорту в Москве разговаривала с женщиной. У нее была острейшая ситуация. Сын учится в школе в Англии. Часто летает туда-обратно. За несколько дней до взрыва ребенок прилетел в Москву, и она встречала его в этом аэропорту. Когда он по телевизору увидел, что там произошло, у него случилась истерика: «Мамочка, ты же там стояла, тебя могли убить». И она советовалась с нами, как ей поступить. Это острая стрессовая реакция. Она возникает, когда мы ощущаем собственную беспомощность. Это — норма. И случиться такое может с каждым.
Бывает, что поддержка требуется людям, у которых в прошлом была какая-то трагедия. После крушений самолетов нам обычно всегда звонит женщина, у которой больше 20 лет назад погиб отец-летчик. У нее патологическое горе, которое она когда-то не пережила. Она всегда говорит: «Ну почему же так, почему самолеты падают? Почему люди умирают?» И на этот вопрос нет ответа. Но важно понять, что человек жив, пока люди вспоминают о нем с любовью.
ЖизньВернуться к себе:
Как прожить горе,
не избегая его
От отрицания до принятия
Наше общество избегает всего, что связано со смертью и потерей — и тема горя из-за этого тоже оказывается закрытой. Практически всё, к чему мы привыкли в контексте переживания утраты, оказывается непродуктивным способом справиться с произошедшим. Тем, кто столкнулся с расставанием, советуют побыстрее выкинуть все вещи и общие фотографии и заняться поиском нового партнёра. Тем, кто получил травму, болеет или потерял работу, говорят «радоваться тому, что есть». А о смерти или смертельной болезни вообще говорят с трудом, предпочитая не упоминать то, что может вызвать острую реакцию.
Принято считать, что горевание после смерти близкого, развода или расставания после длительных отношений длится как минимум год-полтора, а часто и несколько лет — хотя острота переживаний, разумеется, притупляется со временем. Горевание — долгий процесс, но его важно прожить, чтобы вернуть себя — себе.
Текст: Яна Шагова, автор телеграм-канала «Со мной всё в порядке!»
Всем хорошо известна схема горя Элизабет Кюблер-Росс, по которой насчитывают от пяти до двенадцати стадий — как на этой картинке. Чаще всего можно услышать о пяти: отрицание, гнев, торг, депрессия и принятие. Модель Кюблер-Росс хороша для специалистов помогающих профессий, которые сталкиваются с чужим горем: врачей, психологов, соцработников, сотрудников хосписов и так далее. Однако анализировать так своё собственное состояние бывает непросто. К примеру, в отрицании люди часто находятся намного дольше, чем кажется им самим — по несколько недель или даже месяцев. Эту стадию вместе с предваряющим её шоком нередко принимают за депрессию, финальный этап, предшествующий выходу из горя — из-за этого человек может ошибочно предполагать, что скоро станет лучше.
К тому же стадии часто не идут в описанной выше последовательности. Процесс горевания сопровождают самые разные интенсивные чувства: вина и стыд, гнев и страх. Они могут сменять друг друга как угодно — и триггером для них могут стать любые поводы, не относящиеся напрямую к утрате. К примеру, охваченный гневом после смерти родителя человек может злиться на партнёра, на детей, на знакомых, чьи родители живы, или даже просто на коллег и пассажиров в метро. Злость сопровождает утрату, потому что у нас отнимают что-то хорошее: отношения, любимого человека, здоровье или возможности. Мир оказывается к нам несправедлив, и мы злимся на него и на отдельных людей в нём.
Нередко люди, не осознавая,
что они проходят через «нормальный» процесс горевания, ссорятся с друзьями, расстаются с партнёрами или уходят
с работы
Вина и стыд характерны для любых травматических переживаний. Но когда мы сталкиваемся с утратой, они могут перекинуться на любые другие области: например, мы можем стать недовольны своей работой или внешностью, решить, что уделяем недостаточно внимания близким, и так далее. Горевание не всегда подразумевает, что человек будет чувствовать себя подавленным — у него могут случаться всплески сильнейшей тревоги, даже паники. Происходить это может, даже если всё плохое, казалось бы, уже случилось — например, он уже расстался с партнёром, или близкий уже умер. Тревога может быть как привязана к причине утраты («Я совершенно не знаю, как организовать похороны, всё пойдёт не так»), так и, на первый взгляд, совершенно не связана с ней («Я провалю проект, и меня уволят»). Лишь на завершающих стадиях горевания приходит чувство подавленности и депрессии. В этот момент человеку может казаться, что кроме утраты у него есть и другие реалистичные причины, из-за которых он находится в упадке: не состоялся в профессии, в отношениях, жизнь «не удалась». Горе словно окрашивает всё в мрачные тона.
Всё это важно знать, чтобы лучше понимать свои чувства. Нередко люди, не осознавая, что они проходят через «нормальный» процесс горевания (насколько горе вообще можно назвать «нормальным»), принимают решения под влиянием захлёстывающих их сильных чувств. Ссорятся с друзьями, расстаются с партнёрами, уходят с работы или ругают команду, когда этого можно было бы избежать. Понимая, что происходит в нашей психике, мы можем бережнее обращаться с собой и близкими.
Существует и другая, более удобная для личного пользования модель, предложенная психологом Уильямом Ворденом и описанная в переводе Варвары Сидоровой. Она опирается не на стадии, а на задачи горя, которые должен последовательно пройти столкнувшийся с утратой человек, чтобы вернуться к обычной жизни.
Всего задач четыре. Первую из них можно сопоставить со стадией отрицания в модели Кюблер-Росс — это признание факта потери и необратимости ситуации. В попытках избежать боли наша психика пытается подменить реальность иллюзией, говоря нам, что ничего как будто и не изменилось. Именно в таком состоянии расставшиеся партнёры уверяют всех, что останутся друзьями, даже будут вместе ездить в отпуск и ходить на вечеринки друзей. А человек, у которого диагностировали диабет, продолжает есть фастфуд и сладости, не задумываясь о последствиях.
Можно отрицать не только саму потерю, но и её значимость (ведь если что-то не важно — этого как будто и нет). К примеру, мы не ладили с умершим родственником и можем говорить, что не переживаем о его смерти, поскольку отношения были плохими. Или обесценивать переживания по поводу развода, говоря, что уже «отзлились» и «отгоревали», а теперь хотим только радоваться, что наконец свободны. Действительно, когда заканчиваются тяжёлые для нас отношения или умирает тяжело и долго болевший человек, утрату может сопровождать и радость, и чувство облегчения — это нормально. Но мы будем и горевать, даже несмотря на то, что отношения могли быть плохими. Теряя отношения или человека, мы теряем будущее, в котором был бы этот человек, вынуждены перестраивать всю жизнь, а также признать, что улучшение невозможно.
В процессе этой первой задачи, мы можем, к примеру, видеть в толпе смутно похожих на умершего человека людей или думать: «Надо будет рассказать об этом ему/ей», — и лишь потом спохватиться, что рассказывать уже некому. Бывает, что расставшиеся супруги тянутся набрать сообщение бывшему партнёру, чтобы поделиться каким-то впечатлением, как делали во время брака. Такое состояние в первое время после утраты нормально: оно создаёт «буфер» для психики, помогая постепенно осознать факт потери. Но если оно затягивается на годы, человек застревает в вечном горевании. С одной стороны, он избегает боли от утраты, потому что как бы не доходит до неё. Но с другой — он теряет и возможность вернуться к полной жизни, строить новые отношения и получать свежие впечатления.
Одно из частых проявлений такого «застревания» — попытка сохранить комнату и все вещи умершего в прежнем виде, словно он в любой момент может вернуться; или, например, увлечение спиритизмом и стремление общаться с душой умершего так, как с живым человеком. Попытка поддерживать статус-кво после расставания — явление того же порядка: люди отрицают, что содержание их отношений изменилось — и не может оставаться прежним.
Необходимо оговориться, что всё это касается и религиозных людей. Даже если человек верит в загробный мир, где он встретится с близкими, ему необходимо признать, что эта встреча состоится лишь по прошествии отведённой жизни. В такой ситуации перестроить мышление и принять факт потери тоже необходимо.
Погрузившись в боль, человек боится,
что никогда не выйдет из неё. На самом деле всё совершенно наоборот — проживание боли делает выход
из состояния посильным
Вторая задача горя — признать боль и пережить её, как раз от этого нас и «защищает» отрицание потери. Действительно, эта стадия порой кажется непереносимой: горюющие клиенты психологов часто спрашивают, как долго продлятся переживания и закончатся ли они вообще. Погрузившись в боль, человек боится, что никогда не выйдет из неё. На самом деле всё совершенно наоборот — проживание боли делает выход из состояния посильным. Попытка убежать, напротив, вынуждает психику застрять в этой стадии — порой на годы.
К сожалению, такой способ бегства от тяжёлых переживаний не только практикуется, но даже поощряется. Считается, что если человек «слишком сильно» переживает после развода или даже после смерти близкого, с ним «что-то не в порядке». На самом деле это окружающим некомфортно находиться рядом с человеком, столкнувшимся с острым горем, ведь оно задевает их собственные воспоминания об утратах — возможно, так и не пережитых. Именно из этого чувства люди могут давать «бесценные» советы: женщине, у которой произошёл выкидыш, говорят поскорее забеременеть снова, только что разведённой паре — начать ходить на свидания с другими людьми спустя две недели, потому что надо «двигаться дальше».
Традиция носить траур, почти исчезнувшая сегодня, как раз давала человеку возможность «легально» выражать боль и предъявлять её окружающему миру. Видя человека в чёрном или с траурной повязкой на рукаве, все понимали, что имеют дело с горюющим. Это снимало с человека необходимость всякий раз объяснять, почему он подавлен (это может быть очень тяжело), зачем отказывается от приглашений или не хочет проводить время в шумной компании. Поминки, одна из немногих традиций, сохранившихся до наших дней, дают возможность разделить горе с близкими, поделиться тёплыми воспоминаниями об умершем, ощутить поддержку других людей, которые переживают то же самое. К тому же они «отмеряют срок» (три дня, девять дней, сорок дней с момента смерти) и таким образом не позволяют психике застревать в иллюзии, что время остановилось и умерший всё ещё рядом.
Попытка «проскочить» эту стадию ведёт к травматизации. Выглядит это так, будто человек очень быстро оправился от потери и начал жить дальше. На самом деле непрожитая боль осталась внутри, и человек будет «проваливаться» в неё снова и снова, поражаясь, почему кража сумки или неудачная презентация вызывают такую бурю тяжёлых чувств.
Третья задача горя, согласно концепции Вордена, — перестроить уклад и своё окружение. Утрата меняет жизнь: если мы лишились человека из-за смерти или расставания, мы можем потерять и часть своей идентичности («Я больше не женатый человек»), а также функции, которые этот человек выполнял в нашей жизни. Разумеется, это не значит, что отношения сводятся к функциям, но исчезновение даже самых бытовых вещей («Муж всегда занимался ремонтом машины»), не говоря об эмоциональных моментах, во-первых, снова и снова напоминает нам об утрате, а во-вторых, неизбежно снижает качество жизни.
Эта задача актуальна, и когда мы теряем часть возможностей из-за болезни или травмы: «Больше не смогу для удовольствия (или профессионально) заниматься спортом», «Больше не смогу рожать», «Больше не буду путешествовать». После того, как мы осознаем реальность этой утраты и переживём боль из-за того, что нас лишили желаемого будущего, приходит время подумать, чем же в таком случае заполнить образовавшуюся пустоту.
Перейти к этой стадии можно, когда боль потери уже не так сильна и есть возможность размышлять о насущном. Расставшиеся партнёры думают, с кем они теперь хотели бы общаться и проводить время, пойти в кино, кафе или поехать в отпуск — и не хотят ли они сделать это в одиночку. Взрослые дети, утратившие пожилых родителей, думают, к кому теперь обращаться за советом и поддержкой. Вдовы и вдовцы задумываются, как устраивать жизнь без умершей супруги или супруга.
К сожалению, иногда третья задача опережает другие или идёт параллельно с ними — когда покинувший нас человек выполнял какие-то жизненно важные функции, например зарабатывал значимую часть семейного бюджета. Опять же принято считать, что это благоприятный фактор («Зато у неё есть дети, есть ради кого жить», «Теперь нужно искать работу, зато отвлечётся»). На деле же это сильно осложняет горевание: вместо того, чтобы более плавно прожить отрицание, а затем боль утраты, человек вынужден активно решать проблемы во внешнем мире — хотя внутренних ресурсов у него на это нет.
Считается, что если человек «слишком сильно» переживает, то с ним «что-то
не в порядке». На самом деле это окружающим некомфортно находиться рядом с человеком, столкнувшимся
с острым горем
Четвёртая задача — изменить отношение к человеку, которого мы утратили, или к прежней жизни и возможностям, которые она давала. Несмотря на кажущуюся лёгкость, порой такой этап длится долго — всё зависит от того, насколько человеку удалось справиться с тремя предыдущими. На этой стадии мы принимаем факт потери и можем выработать новое отношение к тому, кого или что утратили. Считается, что на смену острой печали и боли приходит грусть и остаются светлые воспоминания. Спортсмен, потерявший карьеру после серьёзной травмы, всё ещё грустит, но теперь может вспомнить радость после выигранных соревнований, испытывает гордость от того, что в его жизни был такой насыщенный и интересный период. Потерявшие близкого родственника вспоминают о нём не с острой тоской, но с грустью и благодарностью за пережитые моменты. Думая о бывшем партнёре или партнёрше, мы вспоминаем совместно пережитые моменты, отпуска, общие шутки. Испытываем благодарность за то, что эти отношения были в нашей жизни, но уже без острого сожаления о том, что они закончились.
На любых стадиях серьёзной утраты желательно заручиться поддержкой психотерапевта. В горе очень важно найти опору во внешнем мире, разделить его с другим, более устойчивым человеком, потому что сами мы в этот момент не можем быть устойчивы. Но особенно терапия нужна тем людям, которые обнаруживают у себя признаки незавершённого или «замороженного» горевания.
Не до конца прожитое горе может проявляться разными способами — например, человек не горюет при, казалось бы, значимой утрате. «У меня нашли астму, и пришлось бросить баскетбол, но я не помню, чтобы как-то сильно переживала. Отвлеклась на что-то». «Мама умерла, когда я был в выпускном классе, поэтому у меня не было времени на слёзы — я готовился к экзаменам». «Я и не помню развод. Всё было обычно: сходили в загс и развелись». Тревожный признак и, напротив, очень эмоциональное отношение к потере даже спустя многие годы. Например, прошло десять или пятнадцать лет, но человека всё ещё душат слёзы, когда он рассказывает об умершем друге или родственнике. Или пара развелась несколько лет назад, но злость на бывшего партнёра, который разорвал отношения, остаётся такой же острой.
В горе очень важно найти опору
во внешнем мире, разделить его с другим, более устойчивым человеком,
потому что сами мы в этот момент
не можем быть устойчивы
Подсказать, что процесс горевания был нарушен, может и наше тело. У тех, чьи близкие умерли от болезни или травмы, вдруг могут развиться похожие симптомы, хотя такого же состояния у них нет. Например, покойная мать страдала от эмфиземы лёгкого, а у её дочери развивается синдром гипервентиляции лёгких, вызванный психологическими причинами. Или после смерти близкого от рака у человека начинается онкофобия: он бесконечно «обнаруживает» у себя симптомы той или иной формы рака, проходит обследования, находится в постоянном страхе. Затянувшаяся депрессия, самодеструктивное поведение, резкая смена образа жизни сразу после потери (например, внезапный переезд, резкая смена работы и тому подобное) тоже могут сигнализировать, что «замороженное» горе продолжает влиять на жизнь.
Справиться с непрожитым горем самостоятельно сложно. Можно попробовать написать человеку, которого вы потеряли в результате расставания или смерти, письмо, рассказав о своих чувствах — но не отправлять его. Можно попробовать и другие практики: ведение дневника, записывание воспоминаний, — правда, гарантии, что они помогут сами по себе, нет. Изредка они могут даже ухудшать состояние, погружая человека в слишком тяжёлые воспоминания. В любом случае прожить горе важно, чтобы двигаться дальше несмотря на утрату — и не стоит бояться обращаться для этого за помощью.