за что расстреляли гумилева николая

Инструменты пользователя

Инструменты сайта

Боковая панель

Основные ссылки

Метки статей

Содержание

Невинно расстрелянный Гумилев

Краткое содержание мифа

Примеры использования

Действительность

Общие соображения

Казалось бы, все это полностью закрывает вопрос. Но что тогда делать с рядом свидетельств о том, что организация все же существовала? «Между тем, известно, что в письме бежавшего из Петрограда в 1921 участника Таганцевской организации профессора-германиста Б.П. Сильверсвана писателю А.В. Амфитеатрову, написанном в 1931, сообщалось, что организация реально существовала и даже охватывала армию. В 1996 в нью-йоркском «Новом журнале» опубликовано частное письмо от 1952 поэта Георгия Иванова 4) В.А. Александровой о Н.С. Гумилеве, где содержится признание: «Я был и участником несчастного и дурацкого Таганцевского заговора, из-за которого он погиб. Если меня не арестовали, то только потому, что я был в «десятке» Гумилева, а он, в отличие от большинства других, в частности, самого Таганцева, не назвал ни одного имени»» 5)

Так как существует такой разброс мнений и свидетельств, то необходимо поподробнее с этим разбираться. Возникают два вопроса:

Существовал ли заговор Таганцева

В 1996 г. в научный оборот был введен ряд документов 6) ). Первый из этих документов – секретное письмо к генералу Врангелю от профессора Давида Гримма от 4 октября 1921 года; Гримм жил в Гельсингфорсе, был одним из руководителей антибольшевистской организации и был связан с антибольшевистским подпольем Петрограда. Письмо было послано Врангелю шифром с целью осведомить его о положении дел с этим подпольем. В архиве Врангеля сохранился расшифрованный для Врангеля текст этого письма; в архиве самого Гримма – черновой автограф текста в незашифрованном виде и машинописная копия текста в зашифрованном виде. Второй документ – секретное письмо того же Гримма к Карташову от 16 июля 1921 г. 7)

Выдержка из письма Гримма к Карташову гласит: «…после провала организации В.Н. Таганцева, матросских и других более крупные образования рассыпались на мелкие ячейки, не имеющие объединяющих руководителей».

Причастен ли к этому заговору Гумилев

Обычно считается, что причиной разоблачения заговора послужили письма и списки, найденные при Ю. Германе, убитом 31 мая 1921 при переходе границы. Однако это несколько не так.

Желающих отправиться в нелегальное путешествие оказалась масса. Ревком производил фильтрацию и выбранных рекомендовал русским организациям. Впоследствии ревком раскололся, с.-ры отстранились от этой игры и рекомендацию выдавал почти единолично пред. ревкома Петриченко.

Будучи в курсе лагерной жизни, ПЧК посылала директивы своим агентам в Ино. Одних из этих агентов, на котором безусловно стоит несколько остановиться, был боцман старого времени Паськов с «Петропавловска»… Предписанием из ЧК Паськову приказывалось проникнуть в финскую разведочную организацию, затем попытаться сделаться русским белогвардейским или финским курьером, а по возможности и фиктивным организатором матросского элемента в Петрограде. Пользуясь своими хорошими отношениями в ревкоме и привилегированным в тот момент положением ревкома, Паськов, действительно, в короткое время тесно связывается с финскими курьерами, с начальником сыскного отделения, знакомится с двумя русскими белыми организациями и поддерживает с ними добрые отношения. По рекомендации Петриченко он отправляется в Петроград с инструкциями… Пользуясь возрастающим доверием, Паськов становится заведывающим курьерской кронштадтской связью и организатором отправляемых в Петроград матросов.

На первых порах дела его шли хорошо: благодаря содействию ЧК он безнаказанно отводит матросам конспиративные квартиры в Петрограде, собирает их для обсуждения дел и вместе с тем, для приобретения популярности в белых группах Петрограда, участвует в мелких террористических актах, расклеивает на улицах Петрограда прокламации от кронштадтского ревкома. Уже к маю месяцу Паськов познакомился с Таганцевым, сблизился с ним и просил принять его в помощники по организации боевых дружин. Таганцев ему доверял и познакомил его с сенатором Лопухиным и Тимофеевым… В помощь Паськову по Петрограду дан был ПЧК-ой и некто Корвин-Круковский, человек, безусловно, интеллигентный и энергичный. Введенный в Таганцевскую организацию, Корвин-Круковский быстро освоился с членами ее и к маю имел уже обширное среди них знакомство. Характерно, что Корвин-Круковский так и рекомендовался некоторым членам Таганцевской организации как служащий ЧК и, несмотря на это, был принят в организацию полноправным членом… Таким образом, к маю 1921 г. ЧК обладала уже некоторым материалом для возбуждения белогвардейского процесса.

Агранов решил, что наступила пора действовать открыто. Проходя последний раз из Петрограда в Териоки, Паськов ознакомил чекистов с расположением курьерских пунктов на границе и предупредил Агранова о времени и пути своего возвращения. В Петроград Паськов должен был идти, как было между ними условлено, вместе с Ю.П. Германом (кличка «голубь»), курьером финской службы.

Герман был одним из идейных работников Таганцева. К этому приходу Паськова ЧК-ой сделаны были приготовления… Вся эта компания выехала по дороге на Шувалово, далее по Лемболовскому шоссе на деревню Галатово, не доезжая которой и встретила курьеров финского генерального штаба Германа и Болотова, направлявшихся на лошади в Петроград, но арест их оказался неудачным. Паськов был на солидном расстоянии сзади. Болотов убежал. Смертельно раненый Герман достался большевикам…

Два месяца он молчит, следствию не удается получить никаких данных. Из Москвы присылают следователя по особо важным делам Я.С. Агранова. В обмен на обязательство ни к кому не применять смертной казни и открытом суде 13) тому удается привлечь Таганцева к сотрудничеству со следствием.

6 августа Таганцев дает показания на Гумилева.

«Протокол показания гр. Таганцева

«Поэт Гумилев после рассказа Германа обращался к нему в конце ноября 1920 г. Гумилев утверждает, что с ним связана группа интеллигентов, которой он сможет распоряжаться и в случае выступления согласна выйти на улицу, но желал бы иметь в распоряжении для технических надобностей некоторую свободную наличность. Таковой у нас тогда не было. Мы решили тогда предварительно проверить надежность Гумилева, командировав к нему Шведова для установления связей.

В течение трех месяцев, однако, это не было сделано. Только во время Кронштадта Шведов выполнил поручение: разыскал на Преображенской ул. поэта Гумилева, адрес я узнал для него во «Всемирной литературе», где служит Гумилев. Шведов предложил ему помочь нам, если представится надобность в составлении прокламаций. Гумилев согласился, что оставляет за собой право отказаться от тем, не отвечающих его далеко не правым взглядам. Гумилев был близок к Совет. ориентации.

Шведов мог успокоить, что мы не монархисты, а держимся за власть Сов. Не знаю, насколько мог поверить этому утверждению. На расходы Гумилеву было выделено 200 000 советских рублей и лента для пишущей машинки. Про группу свою Гумилев дал уклончивый ответ, сказав, что для организации ему потребно время. Через несколько дней пал Кронштадт. Стороной я услыхал, что Гумилев весьма отходит далеко от контрреволюционных взглядов. Я к нему больше не обращался, как и Шведов и Герман, и поэтических прокламаций нам не пришлось ожидать».

Так же обращает внимание, что Гумилев был арестован уже 3-го августа, А показания на него даны только 6-го. Создается впечатление, что на Гумилева вышли по агентурным источникам и только потом получили подтверждение им. В самом деле Гумилева 17) нет ничего, что бы подтвердить или опровергнуть эту гипотезу.

Найденные при обыске 200 000 рублей, происхождение которых Гумилев не может объяснить 20) красной нитью проходят через все следствие. Зачем Гумилеву дали эти деньги, на что он хотел их потратить?… Подливают масла в огонь показания Таганцева от 23 августа:

«В дополнение к сказанному мною ранее о Гумилеве как о поэте добавляю, что насколько я помню в разговоре с Ю. Германом сказал, что во время активного выступления в Петрограде, которое он предлагал устроить (4 слова подчеркнуты красным карандашом) к восставшей организации присоединится группа интеллигентов в полтораста человек. Цифру точно не помню. Гумилев согласился составлять для нашей организации прокламации. Получил он через Шведова В.Г. 200 000 рублей.

Таганцев
23 авг 21»

Чем больше Гумилев запирается, тем больше растут подозрения у следствия. И оно не ошибается. По воспоминаниям ученицы Гумилева И.В. Одоевцевой:

Совершенно неизбежно, что следствие заканчивается выводом:

«Заключение по делу:

«Следствием установлено, что дело гр. Гумилева Николая Станиславовича (исправлено на: Степановича), 35 лет происходит из дворян, проживающего в г. Петрограде угол Невского и Мойки в Доме искусств, поэт, женат, беспартийный, окончил высшее учебное заведение, филолог, член коллегии издательства Всемирной литературы, возникло на основании показаний Таганцева от 6.8.1921 г., в котором он показывает следующее: «Гражданин Гумилев утверждал курьеру финской контрразведки Герману, что он, Гумилев, связан с группой интеллигентов, которой последний может распоряжаться, и которая в случае выступления готова выйти на улицу для активной борьбы с большевиками, но желал бы иметь в распоряжении некоторую сумму для технических надобностей. Чтоб проверить надежность Гумилева организация Таганцева командировала члена организации гр. Шведова для ведения окончательных переговоров с гр. Гумилевым. Последний взял на себя оказать активное содействие в борьбе с большевиками и составлении прокламаций контрреволюционного характера. На расходы Гумилеву было выдано 200 000 рублей советскими деньгами и лента для пишущей машинки.

В своих показаниях гр. Гумилев подтверждает вышеуказанные против него обвинения и виновность в желании оказать содействие контрреволюционной организации Таганцева, выразив в подготовке кадра интеллигентов для борьбы с большевиками и в сочинении прокламаций контрреволюционного характера.

Выводы

Поэт Николай Степанович Гумилев действительно был замешан в антисоветском заговоре. Заговор был довольно обширен и состоял из нескольких групп, общающихся друг другом исключительно через руководителей этих групп.

Проводимая заговорщиками инфильтрация участников Кронштатского восстания в Петроград, накопление их сил, вполне могло бы (и в этом участники заговора были правы) создать очаг восстания в Петрограде. Именно этим, реальной опасностью этого заговора, и вызвана столь быстрая и жесткая реакция власти.

Н. Гумилев, вне всякого сомнения замешан, в этом заговоре. Более того, он практически не маскируясь ведет эту деятельность. О ней знают практически все ближние. При этом он надеется на свою известность, как защиту:

«— Боже мой, ведь это безумно опасно!
Но он спокойно покачал головой.
— И совсем уж не так опасно. Меня вряд ли посмеют тронуть» 24)

Как выяснилось, в этой своей уверенности, что его не посмеют тронуть, он ошибался.

И это не смотря на то, что ряд приговоренных спаслись: «Часть специалистов, арестованных по «делу ПБО», была — по практическим соображениям и в связи с ходатайствами разных лиц — избавлена от казни. Таковы, напр., исследователи сапропеля геолог-угольщик В.И. Яворский (освобожден в конце августа) и гидрогеологи Н.Ф. Погребов и П.И. Бутов (освобождены позже): за всех троих просил через Ленина знакомый Н.К. Крупской профессор-геолог Н.Н. Яковлев. А.И. Горбова (освобожден, за него просил Горький), Б.В. Цванцигера (взят по «делу ПБО» в Москве 29 окт. 1921, под стражей до 9 окт. 1922).» 26)

Источник

100 лет назад был арестован Николай Гумилев

Николай Гумилёв, 1921 год

Фото из следственного дела

Даже по меркам Серебряного века Николай Гумилев слыл необычным человеком: он не только поэт, прозаик, переводчик, литературный критик, создатель школы акмеизма, но и путешественник, исследователь африканского материка, совершивший в 1909 и 1913 году две успешные экспедиции в Восточную и Северо-Восточной Африку, доставивший в Кунсткамеру — Музей антропологии и этнографии Санкт-Петербурга — богатейшую коллекцию, включающую свыше сотни этнографических предметов, картины эфиопских художников — тогда, впрочем, Эфиопию называли еще Абиссинией — и множество стеклянных негативов, полученных как самим Гумилевым, так и его племянником Николаем Сверчковым. Это одна из самых ранних серий этнографических снимков с территории Восточной Африки, сделанных еще до начала интенсивных контактов с европейцами и содержащих бытовые сценки, жителей, их одежду, жилища, архитектуру, бытовую утварь, а также образцы письменности и пейзажи.

Еще одна романтическая ипостась Гумилева — храбрый и всегда верный своему долгу офицер. Многие поэты того времени, проникшись патриотическим духом, слагали военные стихи, однако реально на фронт Первой мировой из «литературной тусовки» почти никто, кроме Гумилева, не попадал.

В октябре 1914 года в качестве добровольца воевал в Восточной Пруссии, в ноябре — на территории Царства Польского, участвовал в боях за польский Петроков, награжден за ночную разведку Георгиевским крестом 4-й степени. Самые тяжкие военные испытания на долю Гумилева выпали в Волыни в 1915 году, где 6 июля он попал под масштабную атаку неприятеля. Его подразделение героически удерживало позиции до подхода пехоты, и Гумилев лично вынес один из спасенных пулеметов, за что получил свой второй Георгиевский крест 3-й степени, которым чрезвычайно гордился.

В апреле 1917 года он был награжден еще и орденом Святого Станислава 3-й степени. Все это прерывалось порой тяжелыми болезнями, переводами в другие части, кратковременным участием в литературной жизни Петрограда и, наконец, пребыванием в составе русского экспедиционного корпуса в любимом им Париже, куда он отправился через Швецию, Норвегию и Англию, знакомясь по дороге со знаменитостями вроде поэта Уильяма Батлера Йейтса и писателя Гилберта Честертона. В Париже поэт завел отношения с дочерью известного хирурга Еленой дю Буше, а позже лично участвовал в подавлении мятежа разложившейся армии, когда многих солдат депортировали в Петроград, а из оставшихся сформировали более-менее боеспособную бригаду.

Его знаменитая жена, поэтесса Анна Ахматова, по понятным причинам относилась ко всем этим геройствам несколько иронично и вот так описывала их в стихах маленькому сыну Льву — будущему создателю пассионарной теории этногенеза:

Долетают редко вести
К нашему крыльцу.
Подарили белый крестик
Твоему отцу.

После революции Гумилев принял активное участие в проектах издательства «Всемирная литература», возглавил правление Союза Поэтов, сменив на этом посту самого Александра Блока, печатал поэтические сборники, поддерживая тем самым начинания Максима Горького, но никогда не скрывал своих монархических взглядов и даже публично, со сцены на поэтических вечерах, в ответ на вопросы из зала про свои политические убеждения громогласно заявлял: «Я убежденный монархист».

Он был почему-то наивно убежден в «джентльменской сущности» большевиков и, по словам Осипа Мандельштама, так излагал свое кредо: «Я нахожусь в полной безопасности, я говорю всем открыто, что я монархист. Для них самое главное — это определенность. Они знают это и меня не трогают». Понятно, что такое положение вещей не могло длиться бесконечно.

В 1992 году Прокуратурой и Следственным управлением РФ установлено, что «ПБО, ставившей целью свержение советской власти, как таковой не существовало, она была создана искусственно следственными органами из отдельных групп спекулянтов и контрабандистов, занимавшихся перепродажей денег и ценностей за границей и переправкой людей, желавших эмигрировать из России, а уголовное дело в отношении участников организации, получившей свое название только в процессе расследования, было полностью сфальсифицировано».

Наряду с «членами ПБО» по «оперативным соображениям» были арестованы некоторые бывшие члены кадетской партии, в связи с чем Максим Горький обращался в Петроградскую ЧК и непосредственно к Ленину с многочисленными ходатайствами, ряд которых возымел некоторое действие: заслуженные профессора и академики были отпущены и еще долгие годы исправно служили советской власти. Всего в 1921 году ВЧК были арестованы 833 человека, освобождены 448.

Вторая нерешенная загадка касается участия или неучастия в заговоре собственно Николая Гумилева. На версии полноценного участия поэта в заговоре парадоксальным образом сходится как официальная советская историография, так и биографы из числа белоэмигрантов, призывающие не относиться снисходительно к убеждениям и поступкам людей, отказавшихся быть простыми случайными жертвами. В виновности Гумилева не сомневался Максим Горький, не пожелавший защитить своего сотрудника. В письме Ромену Роллану 1928 года он писал: «Гумилева расстреляли как участника политического заговора, организованного неким Таганцевым». Широко известна также реакция Ленина, лично одобрившего расстрел и отказавшегося вычеркнуть из расстрельного списка Гумилева: «Мы не можем целовать руку, поднятую против нас».

Но по сути следователь Якобсон, который занимался делом 35-летнего Гумилева, так и не добился от него признания в заговоре. А за убеждения, которых Гумилев не скрыл и на этот раз, вообще-то не судят. В отличие от того же профессора географии Владимира Таганцева, по фамилии которого «заговор» и получил свое наименование, Гумилев не назвал ни одного имени. По некоторым свидетельствам Таганцев начал подписывать бумаги и перечислять имена спустя полтора месяца после своего ареста, случившегося еще в июне: в ответ на письменное обещание, своеобразный договор — провести открытый процесс и не расстреливать участников заговора, он назвал и имя Гумилева, но арестован Гумилев был еще до признания Таганцева, в ночь с 3 на 4 августа 2021 года, вероятно, по каким-то более ранним доносам. У него нашли в столе деньги, 200 тысяч советских рублей, происхождение которых и предназначение — на прокламации — он не отрицал. Не исключено, что Гумилева, открытого монархиста, пытались как-то привлечь к деятельности белоэмигрантских организаций, но дальше общих разговоров и невнятных обещаний все это так и не пошло.

Владимир Набоков считал, что финал предопределило само бесстрашие поэта, взбесившее палачей. Уже в старости, в 1970-х, он признавался в стихах:

Как любил я стихи Гумилева!
Перечитывать их не могу,
но следы, например, вот такого
перебора остались в мозгу:

«…И умру я не в летней беседке
от обжорства и от жары,
а с небесной бабочкой в сетке
на вершине дикой горы».

Спасти Гумилева пытались многие, в том числе Михаил Лозинский и Николай Оцуп, а более значимым усилиям помешало еще и то, что мало кто верил в неизбежность расстрела. 24 августа появилось постановление Петроградской ГубЧК о немедленном расстреле «заговорщиков», в том числе Гумилева, однако, как выяснилось совсем недавно, сам расстрел состоялся лишь в ночь на 26 августа. Возможно, одной из задач постановления было «прощупать почву» и выяснить, насколько велико может быть общественное возмущение, не будет ли оно грозить реальными беспорядками.

Еще одним штрихом, удачно ложившимся в образ поэта-визионера, стало его знаменитое предсказание о «Рабочем, отливающем пулю», сделанное еще в 1916 году:

Пуля, им отлитая, просвищет
Над седою, вспененной Двиной,
Пуля, им отлитая, отыщет
Грудь мою, она пришла за мной.

Между тем даже место гибели и место захоронения Гумилева остаются под вопросом. Анна Ахматова считала местом казни окраину Петербурга в стороне района Пороховых. Другие версии упоминают долину реки Лубьи во Всеволожске, где на берегу возле моста сейчас установлен памятный крест, либо Ковалевский лес в районе арсенала Ржевского полигона, у изгиба той же реки Лубьи (там тоже установлен крест-кенотаф), либо наконец район пристани «Лисий Нос» за пороховыми складами, где ранее располагалась железнодорожная станция «Раздельная», использовавшаяся в качестве места расстрелов.

Источник

akostyuhin

Журнал Александра Костюхина

В начале сентября 1921 года Петроградская ГубЧК опубликовала постановление о расстреле участников «Таганцевского заговора». В документе была указана дата 24 августа, однако в 2014 году исследователи установили, что фигуранты дела были расстреляны в ночь на 26 августа. Среди них был один из главных поэтов Серебряного века Николай Гумилев. «Газета.Ru» рассказывает о том, как он примкнул к заговорщикам, какие события предшествовали аресту и казни лидера акмеистов, любимца женщин и опытного охотника.

Вернувшись в Петроград из своего европейского путешествия в 1918 году, Николай Гумилев обнаружил, что и общественная жизнь, и его собственная претерпели кардинальные изменения — брак с Анной Ахматовой окончательно разладился, отношения в творческой среде обострились, а политическая ситуация в стране вступила в неразрешимый конфликт с его монархистскими взглядами.

Эмигрантская писательница Ирина Кунина вспоминала, как во время одной из их совместных прогулок произошло событие, которое во многом определило дальнейшую судьбу Гумилева:

«На нас налетел оголтело орущий мальчишка-газетчик. Слов мы не разобрали, и только когда он заорал, вторично промчавшись мимо нас, расслышали: «Убийство царской семьи в Екатеринбурге!»… Гумилев рванулся и бросился за газетчиком, схватил его за рукав, вырвал из его рук страничку экстренного выпуска. Он был бел и, казалось, еле стоял на ногах…» Прочитав сообщение, Гумилев перекрестился и «только погодя, сдавленным голосом, сказал: «Царствие им небесное. Никогда им этого не прощу».

Гумилеву удалось устроиться в издательство «Всемирная литература», открытое Максимом Горьким, чтобы оказавшаяся в затруднительном положении творческая интеллигенция могла хотя бы как-то зарабатывать себе на жизнь. Новые сборники — «Шатер» и «Огненный столп» — нашли признание критики, многие называли их высочайшей точкой развития Гумилева как поэта и говорили об открывавшихся широчайших возможностях. Однако и его антибольшевистские выходки становились все опаснее.

«Раньше о политических убеждениях Гумилева никто не слыхал. В советском Петербурге он стал даже незнакомым, даже явно большевикам открыто заявлять: «Я монархист». Гумилева уговаривали быть осторожнее. Он смеялся: «Большевики презирают перебежчиков и уважают саботажников. Я предпочитаю, чтобы меня уважали», — приводил его слова позднее поэт Георгий Иванов.

Из публикации филолога Валерия Сажина в журнале «Даугава» от 1990 года следует, что зимой 1920-1921 годов Гумилев попросил бывшего эсера Лазаря Бермана свести его со своими товарищами. Поэт хочет «послужить России» — и под его напором Берман сдается. На конспиративную встречу с заговорщиками Гумилев приходит в «известной всему Петрограду» оленьей дохе, чем полностью себя выдает.

Любимая ученица Гумилева, поэтесса Ирина Одоевцева, вспоминала позднее о подозрительном поведении своего наставника. В один из вечеров он остановился перед подъездом незнакомого дома и попросил подождать ее, пока он «только зайдет за револьвером».

«Я не верила ему, и мне совсем не было страшно за него. Он скоро возвратился, похлопывая себя по боку. «Достал, ну, идемте! Только не проболтайтесь! Ведь это и для вас опасно». Да, я знала, это очень опасно. Опасно даже играть в заговорщиков. И, конечно, никому не рассказала о «заходе за револьвером», — писала она в своих воспоминаниях.

К показному неприятию большевистского строя добавлялась присущая поэту безрассудность и неосторожность, которые делали ему честь в бою и на охоте, но ставили в слабое положение в послереволюционной России. В другой раз, вспоминала Одоевцева, во время обсуждения Вовенарга и Ларошфуко в кабинете Гумилева она автоматически просматривала ящики его письменного стола, потому что «не умела сидеть спокойно».

Ящик оказался «туго набит пачками кредиток». От неожиданности она воскликнула и громко удивилась тому, что ее учитель оказался богачом. Однако Гумилев с треском задвинул ящик, едва не прищемив пальцы своей ученице. В ответ на ее извинения он объяснил, что участвует в заговоре — и эти деньги нужны его ячейке «для спасения России».

«Вы ни в чем не виноваты. Виноват я, что не запер ящик на ключ. Ведь мне известна ваша манера вечно все трогать». Он помолчал немного и продолжал, уже овладев собой: «Конечно, неприятно, но ничего непоправимого не произошло. Я в вас уверен. Я вам вполне доверяю», — отметил он.

Любые попытки переубедить себя он встречал холодным сарказмом. Поэт был уверен, что его не тронут в силу известности и его осторожности. Однако позднее Одоевцева рассказывала об еще одном эпизоде, говорившем скорее о неаккуратности Гумилева как заговорщика.

Перед переездом с Преображенской в Дом искусств поэт перелистывал все книги у себя дома. После расспросов он объяснил, что ищет черновик кронштадтской прокламации, который нельзя было оставлять в пустой квартире. Одоевцева, уже забывшая к тому моменту его слова об участии в заговоре, решила уточнить — уверен ли Гумилев, что положил такой важный документ в книгу, в ответ на что услышала:

«В том-то и дело, что совсем не уверен. Не то сунул в книгу, не то сжег, не то бросил в корзину для бумаг. Я с утра тружусь, как каторжник, — все ищу проклятый черновик»

Допрос вел следователь по фамилии Якобсон, рассказы о котором соответствуют мифологизированному сегодня образу чекиста-интеллектуала. Для петербургского отделения ЧК дело Таганцева было возможностью продемонстрировать свои силы и самостоятельность. На тот момент методы работы органов еще не были отточены на тысячах поддельных дел, поэтому их сотрудники шли на ухищрения, чтобы достигнуть своего.

«Допросы Гумилева более походили на диспуты, где обсуждались самые разнообразные вопросы — от «Принца» Макиавелли до «красоты православия». Следователь Якобсон, ведший таганцевское дело, был, по словам Дзержибашева, настоящим инквизитором, соединявшим ум и блестящее образование с убежденностью маньяка», — писал Георгий Иванов.

Поэт и издатель Николай Оцуп позднее рассказывал, что после ареста Гумилева его ученики и ученицы стали каждый день носить ему передачи. Когда очередную передачу не приняли, они принялись искать поэта, однако уже скоро узнали о его судьбе:

«Вечером председатель Чека, принимавший нашу делегацию, сделал в закрытом заседании Петросовета доклад о расстреле заговорщиков: проф. Таганцева, Гумилева и других. В тот же вечер слухи о содержании этого доклада обошли весь город».

Судьба Гумилева, расстрелянного советской властью за участие в заговоре, стала причиной, по которой он дольше всех прочих классиков Серебряного века шел к читателю. История расстрелянного на заре коммунистической власти поэта породила множество легенд вокруг его смерти.

Как отметил биограф Гумилева Валерий Шубинский в своей книге «Зодчий», часть из легенд о поэте была придумана на волне «оттепели» 1960-х годов. Некоторые из таких апокрифов, впрочем, являются не выдумкой, а настоящими рассказами о казнях других людей (как, например, слова Ленина ««Мы не можем целовать руку, поднятую против нас», которые вспоминал один из секретарей Луначарского, могли относиться к одному из осужденных по делу профессоров-естественников).

По словам Шубинского, настоящим последним текстом Гумилева была надпись, нацарапанная на стене его камеры №7 на Шпалерной, которые запомнил филолог Стратановский: «Господи, прости мои прегрешения, иду в последний путь. Н. Гумилев».

Неустановленным остается и место расстрела. О том, как именно он умер, как держался и что говорил, тоже ходит множество ярких легенд, показывающих «белого поэта» несгибаемым героем, сверхчеловеком, смеющимся в лицо смерти.

Эти легенды всегда рассказываются со слов очевидцев, которыми могли быть только его палачи. И если хоть какие-то из этих рассказов — правда, то их можно считать своеобразным признанием большевиками поэта, который хотел добиться «уважения» своих врагов.

Источник