за что закопали немца фогеля

Краткое содержание «Кому на Руси жить хорошо» Часть 3. Глава 3.

Савелий, богатырь святорусский

С большущей сивой гривою,
Чай, двадцать лет нестриженной,
С большущей бородой,
Дед на медведя смахивал.
. ему уж стукнуло,
По сказкам, сто годов.
Дед жил в особой горнице,
Семейки недолюбливал,
В свой угол не пускал;
А та сердилась, лаялась,
Его «клейменым, каторжным»
Честил родной сынок.
Савелий не рассердится,
Уйдет в свою светелочку,
Читает святцы, крестится
Да вдруг и скажет весело:
«Клейменый, да не раб».

Однажды Матрена спрашивает у Савелия, за что его зовут клейменым и каторжным. Дед рассказывает ей свою жизнь. В годы его молодости крестьяне его деревни тоже были крепостные, «да только ни помещиков, ни немцев-управителей не знали мы тогда. Не правили мы барщины, оброков не платили мы, а так, когда рассудится, в три года раз пошлем». Места были глухие, и никто туда по чащобам да болотам не мог добраться. «Помещик наш Шалаш- ников через тропы звериные с полком своим — военный был — к нам подступиться пробовал, да лыжи повернул!» Тогда Шалашников присылает приказ — явиться, но крестьяне не идут. Нагрянула полиция (была засуха) — «мы дань ей медом, рыбою», когда приехала в другой раз — «шкурами звериными», а на третий раз — ничего не дали. Обули старые лапти, дырявые армяки и пошли к Шалашникову, который стоял с полком в губернском городе. Пришли, сказали, что оброку нет. Шалашников велел их пороть. Шалашников порол крепко, пришлось «онучи распороть», достать деньги и поднести пол шапки «лобанчиков» (полуимпериалов). Шалашников сразу утих, даже выпил вместе с крестьянами. Те двинулись в обратный путь, два старика смеялись, что домой зашитые в подкладке несут сторублевые бумажки.

Отменно драл Шалашников,
А не ахти великие
Доходы получал.

Скоро приходит уведомление, что Шалашников убит под Варной.

Наследник средство выдумал:
К нам немца подослал.
Через леса дремучие,
Через болота топкие
Пешком пришел шельмец!
.
И был сначала тихонький:
«Платите сколько можете».
— Не можем ничего!
« Я барина уведомлю ».
— Уведомь. — Тем и кончилось.

Такое житье продолжалось восемнадцать лет. Немец построил фабрику, велел рыть колодец. Его рыли девять человек, в том числе Савелий. Поработав до полудня, решили отдохнуть. Тут и появился немец, начал ругать крестьян за безделье. Крестьяне спихнули немца в яму, Савелий крикнул «Наддай!», и Фогеля живьем закопали. Дальше была «каторга и плети предварительно; не выдрали — помазали, плохое там дранье! Потом. бежал я с каторги. Поймали! Не погладили и тут по голове».

А жизнь была нелегкая.
Лет двадцать строгой каторги.
Лет двадцать поселения.
Я денег прикопил,
По манифесту царскому
Попал опять на родину,
Пристроил эту горенку
И здесь давно живу.

Источник

kilin_n

Рабочий журнал

Методические материалы

Святые, искренние слезы –

То слезы бедных матерей!

Им не забыть своих детей,

Погибших на кровавой ниве.

Как видно, на одни и те же события взгляд у них разный, но правы оба.

Если Шалашников убит в 1828 году в чине полковника («. с полком своим – военный был». ), то он не мог не участвовать шестнадцать лет назад в Отечественной войне 1812 года.

В конфликте между Шалашниковым и его крепостными все симпатии автора как разночинца и революционного демократа на стороне мужиков. Однако такое «заступничество» представителей вотчины (уклонение от уплаты налогов и присвоение средств вотчины, выделенных на оброк) и «заступничество» поэта за корежцев (признание права никому ничего не платить) читателю XXI века вряд ли кажется нравственным и достойным подражания. Да и в некрасовские времена это вряд ли можно было назвать заступничеством.

Платить или не платить оброк? – вопрос не праздный еще и потому, что от ответа на него зависит нравственная оценка убийства Савелием и его товарищами управляющего Фогеля: это подвиг, достойный подражания, или заурядное уголовное преступление, заслуживающее осуждения.

Об убийстве Фогеля как о подвиге написано в учебнике литературы для учащихся 10 класса Ю.В.Лебедева. Савелий – «. мужик-богатырь, когда лопнуло терпение корежских мужиков, долго сносивших самодурство немца-управляющего, произнес свое бунтарское слово «Наддай!». Столкнув ненавистного Фогеля в яму, мужики-землекопы так «наддали», что в секунду сравняли яму с землей.

Об убийстве человека автором учебника для детей написано как об уничтожении комара.

То есть у Басовской убийство Фогеля уде не заступничество – преступление, но все равно оправдывается.

Оценивая Фогеля как «самодура» и ненавистного эксплуататора, автор одного учебника видит в убийстве управляющего подвиг, а другой считает его убийство поучительной закономерностью и разрешает «кровь по совести». Тут уместно вспомнить Родиона Раскольникова, который, махнув несколько раз топором, на четырехстах пятидесяти страницах понять не может: «тварь дрожащую» или «себя убил».

Источник

Кто в землю немца фогеля христьяна христианыча живого закопал

Кому на Руси жить хорошо (Некрасов Н. А., 1877)

Глава III. Савелий, богатырь святорусский

Чай, двадцать лет не стриженной,

«Эх вы, Аники-воины! [Аника-воин – популярный в ту пору фольклорный персонаж, хваставший непомерной силой.]

Богатыря сермяжного! [Сермяга – грубое некрашеное сукно, обычно изготавливалось дома. Так же называлась и одежда из подобного сукна.]

Зовут клейменым, каторжным?»

Ни конному проехать к нам,

С полком своим — военный был —

К нам доступиться пробовал,

Что словно как на вертеле

Спина в то время хрустнула,

На очеп [Деревенский колодец.] я похож? —

Грозит с конвоем выправить,

Пришли… (В губернском городе

Стоял с полком Шалашников.)

И барину «лобанчиков» [Лобанчики – монеты.]

Сам выпил с нами, чокнулся

Содрать с вас шкуру начисто…

Как примет дань Шалашников,

Под Варною [Варна – в 1828 г., во время Русско-турецкой войны шли кровопролитные бои за крепость Варна. Ныне – крупный болгарский город.] убит.

Наследник средство выдумал:

Да тросточка, а в тросточке

Смеялись мы: — Не любишь ты

Ну, словом: спохватились мы,

Повел хлеб-соль с исправником

И с прочей земской властию,

И тут настала каторга [Каторга – один из самых тяжелых видов тюремного заключения, связанный с работой на рудниках или на строительстве в труднодоступных местах.]

А драл… как сам Шалашников!

Да тот был прост; накинется

Ни дать ни взять раздувшийся

В том богатырство русское.

Да в землю сам ушел по грудь

— А немец как ни властвовал,

Осьмнадцать лет терпели мы.

«Наддай! наддай!» Так наддали,

Тот мастер был — умел пороть!

Лет двадцать строгой каторги,

«Ну, что ж? — сказали странники. —

«Наддай!» — сказали странники

Оглавление

Карта слов и выражений русского языка

Онлайн-тезаурус с возможностью поиска ассоциаций, синонимов, контекстных связей и примеров предложений к словам и выражениям русского языка.

Справочная информация по склонению имён существительных и прилагательных, спряжению глаголов, а также морфемному строению слов.

Сайт оснащён мощной системой поиска с поддержкой русской морфологии.

Кому на Руси жить хорошо (Некрасов)/Часть третья. Крестьянка/Глава III. Савелий, богатырь святорусский

Глава III.

Савелий, богатырь святорусский

С большущей сивой гривою,
Чай, двадцать лет не стриженной,
С большущей бородой,
Дед на медведя смахивал,
Особенно как из лесу,
Согнувшись, выходил.
Дугой спина у дедушки.
Сначала все боялась я,
Как в низенькую горенку
Входил он: ну распрямится?
Пробьет дыру медведице
В светелке головой!
Да распрямиться дедушка
Не мог: ему уж стукнуло.
По сказкам, сто годов.
Дед жил в особой горнице,
Семейки недолюбливал,
В свой угол не пускал;
А та сердилась, лаялась,
Его «клейменым, каторжным»
Честил родной сынок.
Савелий не рассердится.
Уйдет в свою светелочку,
Читает святцы, крестится,
Да вдруг и скажет весело:
«Клейменый, да не раб!».
А крепко досадят ему —
Подшутит: «Поглядите-тко,
К нам сваты!» Незамужняя
Золовушка — к окну:
Ан вместо сватов — нищие!
Из оловянной пуговки
Дед вылепил двугривенный,
Подбросил на полу —
Попался свекор-батюшка!
Не пьяный из питейного —
Побитый приплелся!
Сидят, молчат за ужином:
У свекра бровь рассечена,
У деда, словно радуга.
Усмешка на лице.

«Эх вы, Аники-воины!
Со стариками, с бабами
Вам только воевать!»
.

«Недотерпеть — пропасть!
Перетерпеть — пропасть. »
.

«Эх, доля святорусского
Богатыря сермяжного!
Всю жизнь его дерут.
Раздумается временем
О смерти — муки адские
В ту-светной жизни ждут».
.

«Надумалась Корёжина,
Наддай! наддай! наддай. »
.

И много! да забыла я.
Как свекор развоюется,
Бежала я к нему.
Запремся. Я работаю,
А Дема, словно яблочко
В вершине старой яблони,
У деда на плече
Сидит румяный, свеженький.

«За что тебя, Савельюшка,
Зовут клейменым, каторжным?»

— Я каторжником был. —
«Ты, дедушка?»
— «Я, внученька!
Я в землю немца Фогеля
Христьяна Христианыча
Живого закопал. —

— Нет, не шучу. Послушай-ка! —
И всё мне рассказал.

— Во времена досюльные
Мы были тоже барские,
Да только ни помещиков,
Ни немцев-управителей
Не знали мы тогда.
Не правили мы барщины,
Оброков не платили мы,
А так, когда рассудится,
В три года раз пошлем. —

— А были благодатные
Такие времена.
Недаром есть пословица,
Что нашей-то сторонушки
Три года черт искал.
Кругом леса дремучие,
Кругом болота топкие.
Ни конному проехать к нам,
Ни пешему пройти!
Помещик наш Шалашников
Через тропы звериные
С полком своим — военный был —
К нам доступиться пробовал,
Да лыжи повернул!
К нам земская полиция
Не попадала по́ году, —
Вот были времена!
А ныне — барин под боком,
Дорога скатерть-скатертью.
Тьфу! прах ее возьми.
Нас только и тревожили
Медведи. да с медведями
Справлялись мы легко.
С ножищем да с рогатиной
Я сам страшней сохатого,
По заповедным тропочкам
Иду: «Мой лес!» — кричу.
Раз только испугался я.
Как наступил на сонную
Медведицу в лесу.
И то бежать не бросился,
А так всадил рогатину,
Что словно как на вертеле
Цыпленок — завертелася
И часу не жила!
Спина в то время хрустнула,
Побаливала изредка,
Покуда молод был,
А к старости согнулася.
Не правда ли, Матренушка,
На очеп [1] я похож? —

«Ты начал, так досказывай!
Ну, жили — не тужили вы,
Что ж дальше, голова?»

— По времени Шалашников
Удумал штуку новую,
Приходит к нам приказ:
«Явиться!» Не явились мы,
Притихли, не шелохнемся
В болотине своей.
Была засуха сильная,
Наехала полиция,
Мы дань ей — медом, рыбою!
Наехала опять,
Грозит с конвоем выправить,
Мы — шкурами звериными!
А в третий — мы ничем!
Обули лапти старые,
Надели шапки рваные,
Худые армяки —
И тронулась Корёжина.
Пришли. (В губернском городе
Стоял с полком Шалашников.)
«Оброк!» — Оброку нет!
Хлеба не уродилися,
Снеточки не ловилися. —
«Оброк!» — Оброку нет! —
Не стал и разговаривать:
«Эй, перемена первая!» —
И начал нас пороть.

Туга мошна корёжская!
Да стоек и Шалашников:
Уж языки мешалися,
Мозги уж потрясалися
В головушках — дерет!
Укрепа богатырская,
Не розги. Делать нечего!
Кричим: постой, дай срок!
Онучи распороли мы
И барину «лобанчиков» [2]
Полшапки поднесли.

Утих боец Шалашников!
Такого-то горчайшего
Поднес нам травнику,
Сам выпил с нами, чокнулся
С Корёгой покоренною:
«Ну, благо вы сдались!
А то — вот бог! — решился я
Содрать с вас шкуру начисто.
На барабан напялил бы
И подарил полку!
Ха-ха! ха-ха! ха-ха! ха-ха!
(Хохочет — рад придумочке):
Вот был бы барабан!»

Идем домой понурые.
Два старика кряжистые
Смеются. Ай, кряжи!
Бумажки сторублевые
Домой под подоплекою
Нетронуты несут!
Как уперлись мы нищие —
Так тем и отбоярились!
Подумал я тогда:
«Ну, ладно ж! черти сивые,
Вперед не доведется вам
Смеяться надо мной!»
И прочим стало совестно,
На церковь побожилися:
«Вперед не посрамимся мы,
Под розгами умрем!»

Понравились помещику
Корёжские лобанчики,
Что год — зовет. дерет.

Отменно драл Шалашников,
А не ахти великие
Доходы получал:
Сдавались люди слабые,
А сильные за вотчину
Стояли хорошо.
Я тоже перетерпливал,
Помалчивал, подумывал:
«Как ни дери, собачий сын,
А всей души не вышибешь,
Оставишь что-нибудь!
Как примет дань Шалашников,
Уйдем — и за заставою
Поделим барыши:
«Что денег-то осталося!
Дурак же ты, Шалашников!»
И тешилась над барином
Корёга в свой черед!
Вот были люди гордые!
А нынче дай затрещину —
Исправнику, помещику
Тащат последний грош!

С ребятами, с девочками
Сдружился, бродит по лесу.
Недаром он бродил!
«Коли платить не можете,
Работайте!» — А в чем твоя
Работа? — «Окопать
Канавками желательно
Болото. » Окопали мы.
«Теперь рубите лес. »
— Ну, хорошо! — Рубили мы,
А немчура показывал,
Где надобно рубить.
Глядим: выходит просека!
Как просеку прочистили,
К болоту поперечины
Велел по ней возить.
Ну, словом: спохватились мы,
Как уж дорогу сделали,
Что немец нас поймал!

Поехал в город парочкой!
Глядим, везет из города
Коробки, тюфяки;
Откудова ни взялися
У немца босоногого
Детишки и жена.
Повел хлеб-соль с исправником
И с прочей земской властию,
Гостишек полон двор!

Цепями руки кручены,
Железом ноги кованы,
Спина. леса дремучие
Прошли по ней — сломалися.
А грудь? Илья-пророк
По ней гремит — катается
На колеснице огненной.
Всё терпит богатырь!

И гнется, да не ломится,
Не ломится, не валится.
Ужли не богатырь?»

«Ты шутишь шутки, дедушка! —
Сказала я. — Такого-то
Богатыря могучего,
Чай, мыши заедят!»

— Не знаю я, Матренушка.
Покамест тягу страшную
Поднять-то поднял он,
Да в землю сам ушел по грудь
С натуги! По лицу его
Не слезы — кровь течет!
Не знаю, не придумаю,
Что будет? Богу ведомо!
А про себя скажу:
Как выли вьюги зимние,
Как ныли кости старые,
Лежал я на печи;
Полеживал, подумывал:
Куда ты, сила, делася?
На что ты пригодилася? —
Под розгами, под палками
По мелочам ушла! —

— А немец как ни властвовал.
Да наши топоры
Лежали — до поры!

Осьмнадцать лет терпели мы.
Застроил немец фабрику,
Велел колодец рыть.
Вдевятером копали мы,
До полдня проработали,
Позавтракать хотим.
Приходит немец: «Только-то. »
И начал нас по-своему,
Не торопясь, пилить.
Стояли мы голодные,
А немец нас поругивал
Да в яму землю мокрую
Пошвыривал ногой.
Была уж яма добрая.
Случилось, я легонечко
Толкнул его плечом,
Потом другой толкнул его,
И третий. Мы посгрудились.
До ямы два шага.
Мы слова не промолвили,
Друг другу не глядели мы
В глаза. а всей гурьбой
Христьяна Христианыча
Поталкивали бережно
Всё к яме. всё на край.
И немец в яму бухнулся,
Кричит: «Веревку! лестницу!»
Мы девятью лопатами
Ответили ему.
«Наддай!» — я слово выронил, —
Под слово люди русские
Работают дружней.
«Наддай! наддай!» Так наддали,
Что ямы словно не было —
Сровнялася с землей!
Тут мы переглянулися. —

«Что ж дальше?»
— Дальше: дрянь!
Кабак. острог в Буй-городе.
Там я учился грамоте,
Пока решили нас.
Решенье вышло: каторга
И плети предварительно;
Не выдрали — помазали,
Плохое там дранье!
Потом. бежал я с каторги.
Поймали! не погладили
И тут по голове.
Заводские начальники
По всей Сибири славятся —
Собаку съели драть.
Да нас дирал Шалашников
Больней — я не поморщился
С заводского дранья.
Тот мастер был — умел пороть!
Он так мне шкуру выделал,
Что носится сто лет.

А жизнь была нелегкая.
Лет двадцать строгой каторги,
Лет двадцать поселения.
Я денег прикопил,
По манифесту царскому
Попал опять на родину,
Пристроил эту горенку
И здесь давно живу.
Покуда были денежки,
Любили деда, холили,
Теперь в глаза плюют!
Эх, вы, Аники-воины!
Со стариками, с бабами
Вам только воевать. —

«Ну что ж? — сказали странники. —
Досказывай, хозяюшка,
Свое житье-бытье!»

— Невесело досказывать.
Одной беды бог миловал:
Холерой умер Ситников, —
Другая подошла. —

«Наддай!» — сказали странники
(Им слово полюбилося)
И выпили винца.

Примечания

Если произведение является переводом, или иным производным произведением, или создано в соавторстве, то срок действия исключительного авторского права истёк для всех авторов оригинала и перевода.

Общественное достояние Общественное достояние false false

Источник

За что закопали немца фогеля

Савелий, богатырь святорусский. Литография Т-ва И.Д. Сытина и Ко. 1902

С большущей сивой гривою,
Чай, двадцать лет не стриженной,
С большущей бородой,
Дед на медведя смахивал,
Особенно как из лесу,
Согнувшись, выходил.

Иллюстрация В. А. Серова к поэме Н. А. Некрасова «Кому на Руси жить хорошо»

Дугой спина у дедушки.
Сначала все боялась я,
Как в низенькую горенку
Входил он: ну распрямится?
Пробьет дыру медведице
В светелке головой!
Да распрямиться дедушка
Не мог: ему уж стукнуло.
По сказкам, сто годов.
Дед жил в особой горнице,
Семейки недолюбливал,
В свой угол не пускал;
А та сердилась, лаялась,
Его «клейменым, каторжным»
Честил родной сынок.
Савелий не рассердится.
Уйдет в свою светелочку,
Читает святцы, крестится,
Да вдруг и скажет весело:
«Клейменый, да не раб!».
А крепко досадят ему —
Подшутит: «Поглядите-тко,
К нам сваты!» Незамужняя
Золовушка — к окну:
Ан вместо сватов — нищие!
Из оловянной пуговки
Дед вылепил двугривенный,
Подбросил на полу —
Попался свекор-батюшка!
Не пьяный из питейного —
Побитый приплелся!
Сидят, молчат за ужином:
У свекра бровь рассечена,
У деда, словно радуга.
Усмешка на лице.

«За что тебя, Савельюшка,
Зовут клейменым, каторжным?»

— Я каторжником был. —
«Ты, дедушка?»
— «Я, внученька!
Я в землю немца Фогеля
Христьяна Христианыча
Живого закопал. —

Рисунок, запрещенный царской цензурой, к поэме Н. А. Некрасова «Кому на Руси жить хорошо». А. И. Лебедев, 1882

«И полно! шутишь, дедушка!»

— Нет, не шучу. Послушай-ка! —
И всё мне рассказал.

— Во времена досюльные
Мы были тоже барские,
Да только ни помещиков,
Ни немцев-управителей
Не знали мы тогда.
Не правили мы барщины,
Оброков не платили мы,
А так, когда рассудится,
В три года раз пошлем. —

«Да как же так, Савельюшка?»

— А были благодатные
Такие времена.
Недаром есть пословица,
Что нашей-то сторонушки
Три года черт искал.
Кругом леса дремучие,
Кругом болота топкие.
Ни конному проехать к нам,
Ни пешему пройти!
Помещик наш Шалашников
Через тропы звериные
С полком своим — военный был —
К нам доступиться пробовал,
Да лыжи повернул!
К нам земская полиция
Не попадала по́ году, —
Вот были времена!
А ныне — барин под боком,
Дорога скатерть-скатертью.
Тьфу! прах ее возьми.
Нас только и тревожили
Медведи. да с медведями
Справлялись мы легко.
С ножищем да с рогатиной
Я сам страшней сохатого,
По заповедным тропочкам
Иду: «Мой лес!» — кричу.
Раз только испугался я.
Как наступил на сонную
Медведицу в лесу.
И то бежать не бросился,
А так всадил рогатину,
Что словно как на вертеле
Цыпленок — завертелася
И часу не жила!
Спина в то время хрустнула,
Побаливала изредка,
Покуда молод был,
А к старости согнулася.
Не правда ли, Матренушка,
На очеп [1] я похож? —

«Ты начал, так досказывай!
Ну, жили — не тужили вы,
Что ж дальше, голова?»

— По времени Шалашников
Удумал штуку новую,
Приходит к нам приказ:
«Явиться!» Не явились мы,
Притихли, не шелохнемся
В болотине своей.
Была засуха сильная,
Наехала полиция,
Мы дань ей — медом, рыбою!
Наехала опять,
Грозит с конвоем выправить,
Мы — шкурами звериными!
А в третий — мы ничем!
Обули лапти старые,
Надели шапки рваные,
Худые армяки —
И тронулась Корёжина.
Пришли. (В губернском городе
Стоял с полком Шалашников.)
«Оброк!» — Оброку нет!
Хлеба не уродилися,
Снеточки не ловилися. —
«Оброк!» — Оброку нет! —
Не стал и разговаривать:
«Эй, перемена первая!» —
И начал нас пороть.

Туга мошна корёжская!
Да стоек и Шалашников:
Уж языки мешалися,
Мозги уж потрясалися
В головушках — дерет!
Укрепа богатырская,
Не розги. Делать нечего!
Кричим: постой, дай срок!
Онучи распороли мы
И барину «лобанчиков» [2]
Полшапки поднесли.

Утих боец Шалашников!
Такого-то горчайшего
Поднес нам травнику,
Сам выпил с нами, чокнулся
С Корёгой покоренною:
«Ну, благо вы сдались!
А то — вот бог! — решился я
Содрать с вас шкуру начисто.
На барабан напялил бы
И подарил полку!
Ха-ха! ха-ха! ха-ха! ха-ха!
(Хохочет — рад придумочке):
Вот был бы барабан!»

Идем домой понурые.
Два старика кряжистые
Смеются. Ай, кряжи!
Бумажки сторублевые
Домой под подоплекою
Нетронуты несут!
Как уперлись мы нищие —
Так тем и отбоярились!
Подумал я тогда:
«Ну, ладно ж! черти сивые,
Вперед не доведется вам
Смеяться надо мной!»
И прочим стало совестно,
На церковь побожилися:
«Вперед не посрамимся мы,
Под розгами умрем!»

Понравились помещику
Корёжские лобанчики,
Что год — зовет. дерет.

Отменно драл Шалашников,
А не ахти великие
Доходы получал:
Сдавались люди слабые,
А сильные за вотчину
Стояли хорошо.
Я тоже перетерпливал,
Помалчивал, подумывал:
«Как ни дери, собачий сын,
А всей души не вышибешь,
Оставишь что-нибудь!
Как примет дань Шалашников,
Уйдем — и за заставою
Поделим барыши:
«Что денег-то осталося!
Дурак же ты, Шалашников!»
И тешилась над барином
Корёга в свой черед!
Вот были люди гордые!
А нынче дай затрещину —
Исправнику, помещику
Тащат последний грош!

Зато купцами жили мы.

С ребятами, с девочками
Сдружился, бродит по лесу.
Недаром он бродил!
«Коли платить не можете,
Работайте!» — А в чем твоя
Работа? — «Окопать
Канавками желательно
Болото. » Окопали мы.
«Теперь рубите лес. »
— Ну, хорошо! — Рубили мы,
А немчура показывал,
Где надобно рубить.
Глядим: выходит просека!
Как просеку прочистили,
К болоту поперечины
Велел по ней возить.
Ну, словом: спохватились мы,
Как уж дорогу сделали,
Что немец нас поймал!

Поехал в город парочкой!
Глядим, везет из города
Коробки, тюфяки;
Откудова ни взялися
У немца босоногого
Детишки и жена.
Повел хлеб-соль с исправником
И с прочей земской властию,
Гостишек полон двор!

«Как вы терпели, дедушка?»

Цепями руки кручены,
Железом ноги кованы,
Спина. леса дремучие
Прошли по ней — сломалися.
А грудь? Илья-пророк
По ней гремит — катается
На колеснице огненной.
Всё терпит богатырь!

И гнется, да не ломится,
Не ломится, не валится.
Ужли не богатырь?»

«Ты шутишь шутки, дедушка! —
Сказала я. — Такого-то
Богатыря могучего,
Чай, мыши заедят!»

— Не знаю я, Матренушка.
Покамест тягу страшную
Поднять-то поднял он,
Да в землю сам ушел по грудь
С натуги! По лицу его
Не слезы — кровь течет!
Не знаю, не придумаю,
Что будет? Богу ведомо!
А про себя скажу:
Как выли вьюги зимние,
Как ныли кости старые,
Лежал я на печи;
Полеживал, подумывал:
Куда ты, сила, делася?
На что ты пригодилася? —
Под розгами, под палками
По мелочам ушла! —

«А что же немец, дедушка?»

— А немец как ни властвовал.
Да наши топоры
Лежали — до поры!

Осьмнадцать лет терпели мы.
Застроил немец фабрику,
Велел колодец рыть.
Вдевятером копали мы,
До полдня проработали,
Позавтракать хотим.
Приходит немец: «Только-то. »
И начал нас по-своему,
Не торопясь, пилить.
Стояли мы голодные,
А немец нас поругивал
Да в яму землю мокрую
Пошвыривал ногой.
Была уж яма добрая.
Случилось, я легонечко
Толкнул его плечом,
Потом другой толкнул его,
И третий. Мы посгрудились.
До ямы два шага.
Мы слова не промолвили,
Друг другу не глядели мы
В глаза. а всей гурьбой
Христьяна Христианыча
Поталкивали бережно
Всё к яме. всё на край.
И немец в яму бухнулся,
Кричит: «Веревку! лестницу!»
Мы девятью лопатами
Ответили ему.
«Наддай!» — я слово выронил, —
Под слово люди русские
Работают дружней.
«Наддай! наддай!» Так наддали,
Что ямы словно не было —
Сровнялася с землей!
Тут мы переглянулися. —

«Что ж дальше?»
— Дальше: дрянь!
Кабак. острог в Буй-городе.
Там я учился грамоте,
Пока решили нас.
Решенье вышло: каторга
И плети предварительно;
Не выдрали — помазали,
Плохое там дранье!
Потом. бежал я с каторги.
Поймали! не погладили
И тут по голове.
Заводские начальники
По всей Сибири славятся —
Собаку съели драть.
Да нас дирал Шалашников
Больней — я не поморщился
С заводского дранья.
Тот мастер был — умел пороть!
Он так мне шкуру выделал,
Что носится сто лет.

А жизнь была нелегкая.
Лет двадцать строгой каторги,
Лет двадцать поселения.
Я денег прикопил,
По манифесту царскому
Попал опять на родину,
Пристроил эту горенку
И здесь давно живу.
Покуда были денежки,
Любили деда, холили,
Теперь в глаза плюют!
Эх, вы, Аники-воины!
Со стариками, с бабами
Вам только воевать. —

«Ну что ж? — сказали странники. —
Досказывай, хозяюшка,
Свое житье-бытье!»

— Невесело досказывать.
Одной беды бог миловал:
Холерой умер Ситников, —
Другая подошла. —

«Наддай!» — сказали странники
(Им слово полюбилося)
И выпили винца.

Источник