жаль что тебя не было с нами в гренаде
Жаль что тебя не было с нами в гренаде
Жаль, что вас не было с нами
За что, не знаю, такого тихого человека, как я, выгонять из дому? Бывало, когда сижу в комнате у калорифера и читаю книги по актерскому мастерству, когда я вот так совершенствуюсь в своей любимой профессии, слышно, как вода из крана капает, как шипит жареная картошка, ни сцен, ни скандалов, никому не мешаю.
А если и задержусь где-нибудь с товарищами, опять же возвращаюсь домой тихо, без сцен, тихо стучусь и прохожу в квартиру бесшумно, как кот.
Короче, выдворила. Распахнула передо мной двери в пространство, в холодеющий воздух, на Зубовский бульвар; и, поджав хвост, двинулся к Кропоткинскому метро, по пустой улице, куда – неизвестно; ах, мне ведь не восемнадцать лет, и зима на носу; только и успел я собрать все свои справки и диплом.
Я шел с портфелем, в котором только бумажки и белье, поводя трепещущими ноздрями, унося в себе все обиды и раннюю язву желудка, кариозные зубы и здоровые, одну золотую коронку и запас нерастраченного темперамента; нервы, нервы, сплошная нервозность. Вы знаете, когда возникает заколдованный круг человеческих недоразумений, тут уже ничего вам не поможет – ни трезвый рассудок, ни проявления нежности, ничего. Даже общественный суд.
«Эх, Соня, Соня», – думал я.
Короче, стою я один на Пушкинской площади. Пальто уже не греет. «Летайте самолетами. Выигрыш – время!» Это написано над магазином легкого женского платья. Изящная фигура в прозрачном силоне. Доживу ли я до лета?
Потом погасла реклама Аэрофлота, Александр Сергеевич Пушкин – голову в плечи, пустынный вихрь на морозном асфальте, две легкомысленные девушки. Эх, взяли бы к себе, только для тепла, только для тепла, и ни для чего больше, но нет, только катятся и катятся золотые, оранжевые, изумрудные буквы по крыше «Известий», теплые радостные буквы, как последние искры лета, как искры последней летней свободы: «Часы в кредит во всех магазинах «Ювелирторга».
Вот это идея, подумал я. Пора мне уже завести себе часики, чтобы, значит, они тикали и вселяли бы в мою душу гармонию и покой. К счастью, я увидел скульптора Яцека Войцеховского. Яцек шел по другой стороне улицы Горького, медленно двигался, как большой усталый верблюд. Заметил я, что он уже перешел на зимнюю форму одежды. Отсюда, через улицу, в своем шалевом воротнике, он выглядел солидно и печально, как большой художник, погруженный в раздумья о судьбах мира по меньшей мере и уж никак не о кефире и булке на завтра.
– Яцек! – закричал я. – Яцек!
– Миша! – воскликнул он, подошел к краю тротуара, занес свою большую ногу и, глубоко вздохнув, как большой верблюд, двинулся вброд.
Короче, поселился я у него в студии. Днем я все шустрил по Москве, а вечера коротали вместе. Разговаривать нам с ним особенно не о чем было, да из-за холода и рта раскрывать не хотелось. Мы сидели в пальто друг против друга и глядели в пол, сидели в окружении каменных, и глиняных, и гипсовых, и деревянных чудищ и прочих его польских хитростей и думали думу.
Вообще дела у Яцека были далеко не блестящи: он запорол какой-то заказ и поругался со всеми своими начальниками. Такой человек – день молчит, неделю молчит, месяц и вдруг как скажет что-нибудь такое – все на дыбы.
Да, дела наши были далеко не блестящи. Короче, ни угля, ни выпивки и очень небольшие средства для поддержания жизни.
– Вот сегодня я бы выпил, – как-то сказал Яцек.
– Ах, Яцек, Яцек. – Я стал ему рассказывать, какие вина выставлены нынче в Столешниковом переулке.
Вина эти – шерри-бренди, камю и карвуазье, баккарди, кьянти и мозельвейн – в разнообразных заграничных бутылках мелькали в окнах роскошного этого переулка, и вместе с пышечным автоматом, где плавали в масле янтарные пышки, вместе со снегопадом мягкой сахарной пудры, с клубами кухонного пара из кафе «Арфа», с чистыми, как голуби, салфетками ресторана «Урал», с застекленной верандой этого ресторана, где за морозными разводами светились розовые лица моих веселых современников, – ах, вся эта сладкая жизнь была нам сейчас недоступна.
– Я бы сейчас от перцовки не отказался, – проскрипел Яцек. – Перцовка – це добже.
Опять мы замолчали. Яцек, король своих уродов, сидел, скрестив крупные пальцы, и смотрел на кафельный пол, а уроды его, бородатые каменные мужики и грудастые бабы, маленькие и большие, прямо-таки горой вздымались за его спиной, прямо как полк, только бы дал он приказ – и они тронутся в поход, пугая приличных людей.
Года два назад в Доме журналистов кто-то болтал, что Яцек почти гений, а если еще поработает, так и вообще гением сделается, но сейчас он не работал и даже не смотрел на своих уродов. Кажется, он был в оцепенении.
Я тоже был эти дни в каком-то оцепенении, но все же днем я безвольно метался по массовкам и, пользуясь могуществом знаменитых своих друзей, зарабатывал иной раз трешницы. Все же я помнил, что мне надо питать и себя, и Яцека.
А он ничего не помнил, так и сидел день-деньской в своей дорогой шубе и смотрел на кафель. Лишь иногда вставал, чтобы разогнать кровь по стареющим жилам. Вот только сегодня он высказался насчет выпивки, и я этому был рад, даже при отсутствии реальных надежд.
– Может быть, поедем к кому-нибудь, Яцек? – спросил я. – В конце концов…
– Отпадает, – сказал он и встал.
Я посмотрел на него снизу, увидел, какой он большой и почти великий, и понял – действительно, ездить к кому-нибудь ему не пристало. Да я и сам не любитель таких занятий. Тяготы жизни еще не сломали мою индивидуальность. Сам я могу угостить, когда при деньгах, никогда не скуплюсь, но ездить к кому-нибудь и сшибать куски – экскьюз ми!
А Яцек что-то заходил-заходил, задвигался и вдруг нырнул в каменные свои джунгли, в пещеру, в дикий этот храм, замелькала по обширной студии его каракулевая шапка.
Он появился, таща в руках, как охапку дров, три небольшие фигуры – по полметра примерно длиной.
– Вот, – сказал он, – давай продадим эти вещи.
И поставил одну из фигур на пол. Это была небольшая женщина, сидящая по-турецки, шея длинная-длинная, маленький бюст, а ножищи очень толстые, непропорционально развитые ноги.
– Ранний период, – сказал Яцек и покашлял в кулак.
Может быть, раньше это была сравнительно приличная скульптура, но, пройдя через разные яцековские периоды, стала она темной, пятнистой и в трещинах.
Яцек очень волновался. Он ходил вокруг фигуры и вздыхал.
– Да-а, – сказал я. – Продашь ее, как же.
– Знаешь, – шепнул мне Яцек в волнении, – это шикарная вещь.
– Так она же вся в трещинах.
– Миша, что ты говоришь? Ведь это же от холода. В тепле она согреется и трещин не будет.
– А почему шея такая длинная?
– Ну, знаешь, – взревел он. – Уж от тебя я этого не ожидал!
– Тише, Яцек, дорогой, – сказал я. – Не кричи на меня. Я, может, больше тебя заинтересован, чтоб продать, но трещины…
– Я их сейчас замажу! – закричал он и вмиг замазал эти трещины.
Ладно, мы пошли. Завернули эти фигурки в старые номера «Советской культуры» и направились на улицу.
Мы направились во Фрунзенский район, как в наиболее культурный район столицы. Густота интеллигенции в этом районе необычайна. Говорят, что на его территории проживает до двухсот тысяч одних доцентов.
В общем, так: по лунным тихим переулкам, минуя шумные магистрали, по проходным дворам, известным мне с детства, а также по работе в кино, под взглядами теплых окон интеллигентских жилищ, торопливыми шагами мимо милиции, фу…
Как-то так получилось, что в ваянии до того времени я еще не разобрался. В музыке я понимал кое-что, умел отличить адажио от скерцо, в живописи – масло от гуаши, а в скульптуре для меня что глина, что алебастр – все было одно. Только знал я, что Яцек – великий человек.
– Произведение выдающегося скульптора, реэмигранта из Западной Боливии. Использованы мотивы местных перуанских инков, – сказал я отставному интенданту, каптенармусу, крысолову, Букашкину-Таракашкину, ехидному старичку. – Импорт, – сказал я ему. – Не желаете? За пятерку отдам.
Гренада
Мы ехали шагом,
Мы мчались в боях
И «Яблочко»-песню
Держали в зубах.
Ах, песенку эту
Доныне хранит
Трава молодая —
Степной малахит.
Но песню иную
О дальней земле
Возил мой приятель
С собою в седле.
Он пел, озирая
Родные края:
«Гренада, Гренада,
Гренада моя!»
Он песенку эту
Твердил наизусть…
Откуда у хлопца
Испанская грусть?
Ответь, Александровск,
И Харьков, ответь:
Давно ль по-испански
Вы начали петь?
Скажи мне, Украйна,
Не в этой ли ржи
Тараса Шевченко
Папаха лежит?
Откуда ж, приятель,
Песня твоя:
«Гренада, Гренада,
Гренада моя»?
Он медлит с ответом,
Мечтатель-хохол:
— Братишка! Гренаду
Я в книге нашел.
Красивое имя,
Высокая честь —
Гренадская волость
В Испании есть!
Я хату покинул,
Пошел воевать,
Чтоб землю в Гренаде
Крестьянам отдать.
Прощайте, родные!
Прощайте, семья!
«Гренада, Гренада,
Гренада моя!»
Мы мчались, мечтая
Постичь поскорей
Грамматику боя —
Язык батарей.
Восход поднимался
И падал опять,
И лошадь устала
Степями скакать.
Но «Яблочко»-песню
Играл эскадрон
Смычками страданий
На скрипках времен…
Где же, приятель,
Песня твоя:
«Гренада, Гренада,
Гренада моя»?
Пробитое тело
Наземь сползло,
Товарищ впервые
Оставил седло.
Я видел: над трупом
Склонилась луна,
И мертвые губы
Шепнули: «Грена…»
Да. В дальнюю область,
В заоблачный плес
Ушел мой приятель
И песню унес.
С тех пор не слыхали
Родные края:
«Гренада, Гренада,
Гренада моя!»
Отряд не заметил
Потери бойца
И «Яблочко»-песню
Допел до конца.
Лишь по небу тихо
Сползла погодя
На бархат заката
Слезинка дождя…
Новые песни
Придумала жизнь…
Не надо, ребята,
О песне тужить,
Не надо, не надо,
Не надо, друзья…
Гренада, Гренада,
Гренада моя!
Жаль, что вас не было с нами
Посоветуйте книгу друзьям! Друзьям – скидка 10%, вам – рубли
Эта и ещё 2 книги за 299 ₽
Отзывы 3
не самый известный, один из самых коротких рассказов Аксенова. только успеваешь влюбиться в описание как оно заканчивается…наверное сложнее всего писать такие короткие рассказы
не самый известный, один из самых коротких рассказов Аксенова. только успеваешь влюбиться в описание как оно заканчивается…наверное сложнее всего писать такие короткие рассказы
Лёгкий современный и продуманный слог, ненавязчивый сюжет про отношения, дружбу, любовь. Оригинальные сравнения при описании чувств и состояний героев. И финал приятный… читается быстро.
Лёгкий современный и продуманный слог, ненавязчивый сюжет про отношения, дружбу, любовь. Оригинальные сравнения при описании чувств и состояний героев. И финал приятный… читается быстро.
Прекрасный стиль, есть смысл. Автор как всегда талантлив и интересен. Думаю, что это одно из его первых произведений. Жаль, что такие таланты уже в прошлом.
Прекрасный стиль, есть смысл. Автор как всегда талантлив и интересен. Думаю, что это одно из его первых произведений. Жаль, что такие таланты уже в прошлом.
Оставьте отзыв
На что хотите пожаловаться?
Удобные форматы для скачивания
Чтобы воспользоваться акцией, добавьте нужные книги в корзину. Сделать это можно на странице каждой книги, либо в общем списке:
Жаль что тебя не было с нами в гренаде
В связи с тем, что в интернете довольно часто стали приписывать Бродскому то, чего он не писал, постараюсь прояснить некоторые моменты и, по возможности, с пруфами.
3. Диана Арбенина «Солнце» (Солнце, я становлюсь твоим лучом. Я режу кожу и оголяю нервы непритворно. ). Стихотворение написано Дианой в 1995 году (http://arbenina.com/text/1999dl01.html).
4. «Нам судьбой суждено встретиться снова в одном из февральских дней. Делаю ставку на тридцать первое.» Тут вообще писать можно очень долго и очень много. Я называю это «Хит 2015 и немного 2016». Цитата настолько захватила интернет с подписью «Бродский», что мне даже пришлось провести небольшое расследование по обнаружению автора. В итоге, его все же удалось отыскать и даже пообщаться с ним лично. Ссылку на полное стихотворение оставляю: http://www.stihi.ru/2015/12/05/6551
5. «Когда устанешь от бесконечного самоанализа, позвони мне, потанцуем.» Здесь обойдемся без ссылок т.к. я не знаю, кому принадлежит данная цитата и, признаться честно, знать не хочу. Но разве не достаточно того, что её нет ни в одном стихотворении/эссе/интервью Бродского, а лишь в интернетах? Да и смахивает больше на стиль ширпотребных пабликов, нежели творчество Иосифа Александровича.
Список будет пополняться (надеюсь, нет) по мере необходимости. Для этого создаю тему в обсуждениях, где можете поучаствовать и вы.
Главное, помните, что ошибаться может каждый, что не раз случалось и со мной. А вот гугл, первоисточники и признание своих ошибок еще никто не отменял.
Письма в Никуда. Нас нет. Нас не было
Даже если ты вернешься, у нас ничего не получится. Ты не любил меня раньше, не полюбишь и теперь.
Влюбленный мужчина самая страшная беда на голову влюбленной женщины. Если он влюблен не в нее.
Каждое слово этой повести является правдой лишь для одного человека.
Нас нет. Нас не было.
Нас нет. Нас не было.
Нас нет. Нас не было.
Не растворяйтесь в человеке,
который может пропасть в любую минуту.
Между нами небо. Сотни километров до земли.
Знаешь, уже после первой встречи, я не могла от тебя оторваться. Ты был настолько близко, что я потеряла контроль. Сорвалась.
Мне было мало тебя. Катастрофически мало.
К тому моменту, я привыкла доверять проверенному разуму, а не сердцу, которое подводило порой. Но с тобой, оступилась. Да так, что до сих пор в себя прийти не могу.
Ты никогда не обещал быть рядом. Я не просила, хотя только этого и хотела. Мне с тобой было до дикого сложно. и эти сложности таились во мне.
Я то рвалась к тебе навстречу, то бежала от тебя без оглядки. Противоречивое чувство. Чего я боялась?
Ты не держал меня, но и отпускать не хотел. Хотя, может, ты не нарочно.
У нас не было точек касания. У нас не было ничего, кроме. нет, и этого не было.
Интересно, а если собрать все наши встречи, поминутно, и сложить. сколько получится? Наберется ли пара часов?
О, да. это так похоже на меня, из-за двух часов ломать себя. Как-то слишком дорого, ты не находишь? Я поплатилась за встречу с тобой миллионом нервных клеток, сотней бессонный ночей. О слезах и говорить не стоит.
Знаешь, а ты жестокий. Ворвался бесцеремонно в мою жизнь, перевернул все вверх дном и исчез.
Браво!
Вот только, ты не подумал обо мне.
Впрочем, ты никогда обо мне не думал. Бесчувственный эгоист.
Но это не мешало мне любить тебя. Ни на секунду.
Люди не исчезают из жизни.
Они отлипают как пластырь от раны,
сдирая все до крови.
Ты, как оказалось, соткан из противоречий… И похоже, эта твоя черта мне нравилась больше всего.
Каждый раз я ловила себя на мысли, что невыносимо расставаться, не зная, встретимся ли вновь.
Знаешь, столько времени прошло, я все еще помню тот день. День, когда ты исчез, как мне казалось – навсегда.
Уж лучше бы ты действительно исчез навсегда именно в тот день. Оставил бы меня в покое и никогда не возвращался.
Вспоминаю тот черный август…
Если бы ты только знал, что мне пришлось пережить. Не думаю, что ты когда-нибудь чувствовал то же самое. Да, и не дай Бог тебе чувствовать это.
Ты, тогда, делал вид, что мы не знакомы. Сказать, что меня это задевало – значит, ничего не сказать.
Во мне что-то надломилось, словно меня швырнули с какой-нибудь высотки вниз и забыли. И вот я лежу среди обломков собственной мечты и думаю: «Кто-нибудь, вызовите «скорую»… Спасите меня…»
Боль внутри перемешалась с физической… Казалось, что у меня болит кожа. Тысячи нервных окончаний словно оголены.
Наверное, стоит рассказать, просто, чтобы ты знал: что такое любить тебя.
Я разбивала о стену костяшки пальцев в кровь, только чтобы заглушить боль внутри. Закрывалась в ванную, включала воду, посильней и…
Тебе было когда-нибудь так больно, что лежа на полу в ванной, ты соскребал ногтями кафель, корчился от нестерпимой боли и раздирающего изнутри чувства и молил Бога, чтобы он прекратил это?
Скажи мне, было ли тебе так больно?
Впервые я не знала, что делать дальше. Но твердо осознавала, что нужно это пережить. И, знаешь, пережила.
А ты вот взял и вернулся.
Черт бы тебя побрал.
Глупо жалеть о том,
чего нельзя было изменить
Не учусь на собственных ошибках.
Ты, наверное, знал мои слабые места и бил только по ним. Не понимаю, за что? Что я, черт возьми, тебе сделала?
К черту все эти ванильные «любовь до кончиков ресниц». Моя любовь была другой: вперемешку с лютой ненавистью. Если утром я любила тебя до умопомрачения, то вечером мне хотелось тебя расстрелять, растерзать, разорвать на части.
Знаешь, так странно… никогда не верила, что можно так ненавидеть.
Оказалось – можно.
Вот надо же было судьбе послать на мою дурную голову такого как ты.
Похоже, где-то в прошлой жизни, я изрядно накосячила, вот и получила сполна. Надеюсь, тогда я была счастлива.
У меня столько вопросов, на которые можешь ответить только ты. Впрочем, меня уже давно не интересуют ответы. Оставь их себе, а мне не надо. Я в них не нуждаюсь. Во лжи жить проще. Спокойнее.
Похоже, мы заигрались в старой пьесе «Две души на дне бокала». Кто писал этот чертов сценарий? На плаху его, немедленно!
Между нами нет нитей, нас связывающих. А если и есть, то они не рвутся. Их невозможно сжечь или перерезать. Они просто есть и их не может не быть.
Интересно, о чем ты думаешь вечерами?
Вряд ли ты вспоминаешь обо мне.
А вот я о тебе помню…
Твоя же. жестокая. В ней бушуют серые ливни, отчаянный, сумасшедший ветер. Извечный ноябрьский холод. Холод твоей души.
«Осень – это сезон проверки на наличие долгов перед прошлым»
Твоя Осень именно такая.
Но, если бы я умела рисовать, я нарисовала бы эту, твою осень.
Пытаюсь. Нет, я не художник, со словами обращаться куда легче. В моем воображении эта картина получается лучше.
«Закрой глаза. я покажу тебе осень. Нашу осень.»
Живу в ритме постоянной борьбы с памятью.
Знаешь, «наши» воспоминания хорошо прокручиваются под песни Земфиры.
«Мы разбегаемся по делам.
Земля разбивается пополам.
Сотри меня.
Смотри в меня. Останься.
Прости меня.
За слабость и за то, что я
Так странно и отчаянно люблю. «
Очень мило ночами пересматривать эти диафильмы, погружаясь все глубже и глубже в бездну времени. Словно все происходит снова. Словно ты снова рядом.
Болезненный процесс. Некоторые воспоминания все еще причиняют боль. Но это оттого, что, все-таки, не было других, пускай и похожих на прежние, которые бы могли их вытеснить.
Так и блуждаю в лабиринтах памяти, то и дело натыкаясь на тебя.
Хочется услышать банальное: «Все будет хорошо»… но все вокруг молчат.
Знаешь, у меня давно нет твоего номера. Да и зачем он мне? Я ведь все равно никогда не звонила.
Когда ты пропадал, эти цифры сводили меня с ума.
Я удаляла его в истерике, Бог знает сколько раз, но все равно записывала снова.
Я ведь даже не помнила его наизусть, но узнала бы. из тысячи.
Честное слово.
Голос твой почти стерся с пленки памяти. Я заслушала эту кассету до дыр. От нее остались лишь кусочки: обрывки разговора, незаконченные фразы.
Я помню лишь то, что отличает твой голос, от сотни других. То, за что я так его люблю.
И даже среди миллиона похожих голосов, я найду твой. Клянусь.
Твое имя выбить на запястье
И объяснять потом прохожим,
Что в этом имени есть Счастье,
И ты на Счастье был похожим.
Мне выбить на запястье Ветер,
И знать: за этим маскарадом
Твоя душа в моем портрете.
Твоя душа со мною рядом.
Знаешь, после тебя было столько других. Они появлялись в моей жизни на пару тройку дней, а потом я рвала с ними. Не задумываясь. Часто не объясняя причин. Нет, они не были плохими, иногда даже наоборот, просто я ненавидела их за то, что они не ты.
Сначала, я искала в них тебя. Собирала по крупицам твое подобие. Убеждала себя в несуществующих чувствах. Билась. Пыталась. А потом сдалась.
Я смогла бы собрать тебя из других, но найти абсолютно похожего… Как бы не пыталась, все безуспешно. Такого как ты нет, и уже не будет.
У меня даже вспомнить тебя не получается… Как же я могу тебя забыть?
Я уже почти не помню, как ты выглядишь. Закрываю глаза и не могу тебя представить.
Просто не получается. Мое воображение словно сговорилось с памятью, и они напрочь стерли твой портрет.
Не смотрю твои фотографии. Ты на них такой счастливый. Улыбаешься.
«…Знаешь, мама, его глаза цвета жженого сахара и губы, наверное, приторно сладкие. »
Вот и я помню только твои глаза.
* * *
«Без пяти минут октябрь.
Уже октябрь.
Знаешь, у меня, как и у многих других, не было возможности все исправить. Переписать на чистовик, так сказать.
Да и что, собственно, переписывать? Истории не повторяются. Они как книги. Можешь читать сотни, тысячи раз, но как бы ни хотелось, исправить что-то в них невозможно.
Вот и я, перечитываю нашу историю, перечитываю, а зачем, не знаю. Что я в ней пытаюсь отыскать? Да и ищу ли что-то?
Может так мне легче становится?»
Может и становится.
Холод твоей души однажды обернется
для тебя простудой.
VIII
Ненавижу тебя, за то, что слишком сильно по тебе скучаю.
Ненавижу тебя за то, что ты слишком счастлив не со мной.
Ненавижу тебя за то, что ты так далеко.
Как бы вычеркнуть тебя из своей жизни. Вычеркнуть и забыть.
Ты…
Знаешь, из-за тебя все рушится. РУШИТСЯ.
Если бы ты только знал, как сильно я тебя ненавижу.
Я, то виню тебя во всех смертных грехах, то тебе же за все говорю «спасибо».
От всех моих чувств осталась только ненависть. Ничего больше.
Как ты мог?
Скажи, ну как ты мог….
Сформулированные, но не высказанные мысли
терзают душу похлеще, чем муки совести.
У меня нет «пьяного тарифа» как такового и все же.
Выговориться, наконец. Надоело держать все в себе (это, кстати, очень вредно).
Пусть тебе и все равно, но мне станет спокойней Слова, те, что внутри, должны быть сказаны… Ведь для этого они и нужны.
Вот только, номера твоего у меня давно нет, поэтому и смысла напиваться тоже.
Я пишу то, о чем ты должен знать.
Я хочу, чтобы ты знал обо всем, но, перечитывая. понимаю, что это слишком откровенно. В этих письмах я перед тобой как на ладони. Словно вывернутая наизнанку.
Я ничего не скрываю. Да и уже поздно скрывать что-то.
Родной мой, с тобой честна. Впрочем, я всегда была честна.
Ненавижу, когда кто-то чужой произносит твое имя! Мне это как лезвием по коже.
Злюсь, а сама думаю. я ведь тоже чужая.
Самая чужая из всех чужих на свете.
Тогда какое право я имею злиться на точно таких же посторонних людей, как и я, за то, что они называют твое имя?! И даже не тебя конкретно, а просто…
Знаешь, ты мне мерещишься.
Вижу тебя в прохожих, проезжающих мимо машинах, окнах.
Наверное, я пытаюсь найти тебя в своей памяти. Но не могу, поэтому и нахожу утешение в миражах.
Чтобы забыть, нужно не думать.
Чтобы не думать, нужно забыть.
Ты чертовски похож на маму. Просто невыносимо. Те же черты…Глаза. Скулы. Даже улыбаешься также.
Конечно, ты исчез и уже давно не появляешься в моей жизни, но она…
С ней я пересекаюсь чаще, чем хотелось бы… и за это ненавижу тебя еще больше.
Ощущение, что ты специально оставляешь мне зацепки. Чтобы не забыла. Это как-то нечестно, я же тебе ничего не оставила.
Совсем ничего.
Надеюсь, ты все еще помнишь обо мне.
Чтобы скучать, нужно перестать
думать о человеке хотя бы на миг.
Именно поэтому я не скучаю по тебе.
Мой самый родной. Мой самый любимый.
Тебя нет рядом, но ты всегда со мной. В моем сердце, в моей памяти, в моих мыслях.
Ты сейчас слишком далеко, за сотни, тысячи километров.
Борюсь за каждый новый день (или борюсь с ним?), отвоевываю: себя у обстоятельств, тебя у памяти.
Прошу вернуть тебя.
Вернуть или вырвать из моей головы. Насовсем.
Знаешь, успокоительные не помогают. Они рождают безразличие, равнодушие.
Хочется ничего не хотеть. Забиться где-нибудь между диваном и стеной. Не плакать. Не кричать.
Просто смотреть в одну точку.
Просто ждать, когда все это закончится.
Мне без тебя ничего не осталось. Ничего.
Береги себя, слышишь?
…Уходила в себя, возвращаясь под вечер.
Телефон разрывали чужие звонки.
Не знакомы с тобой.
Только, знаешь.
При встрече.
Я влюбляюсь в тебя.
В сотый раз.
Вопреки.
Сколько же их было после тебя. и, все не то. Все не ты. Не ты. Не ты.
Одна, и, пожалуй, единственная, причина моего отчаянно-безрассудного одиночества:
ОНИ НЕ ТЫ и никогда тобой не станут.
Никогда. не войдут в мое сердце, не поселятся в моих мыслях. Они не достойны даже строчки на странице дневника.
Не идеализирую, просто ты лучше. Ничего тут не сделаешь.
Ты был слишком таким, как я хотела.
Я так долго искала тебя…
….и так быстро потеряла.
Не сей ветер – пожнешь бурю.
Все проще, намного проще, чем кажется.
Моя память, иногда она пытается стереть тебя. По кусочкам. Мгновениями. Борюсь, не позволяю ей этого сделать. Ты все еще нужен мне.
«Жаль, что мы не умеем обмениваться мыслями. «
День за днем. Бегущей строкой.
Не смей, слышишь, не смей не вернуться!
Иногда, мне чертовски интересно, что ты чувствовал рядом со мной?
О чем думал, когда звонил, приезжал, да и просто видел?
Я этого никогда не знала, а ты теперь уже и не помнишь.
Ненавижу себя, за свои воспоминания.
Резко, больно все сжалось при одной лишь мысли, что ты был.
Мне уже кажется, что я тебя придумала.
«Трудно убежать от того,
чего больше всего хочется».
— Продавщица фиалок
Все мои мысли косвенно сводятся к тебе.
Ты мне уже не нужен, как раньше. Я просто привыкла.
Привыкла к тебе в моих мыслях.
Иногда, достаточно просто обжечь губы горячим чаем, чтобы понять. вся это душевная боль лишь самообман.
Может, я и любила только тебя, но сейчас уже ничего не осталось.
Нас всегда было трое. С первой минуты. С первого взгляда.
Как же я не догадалась, не заметила, не поняла?
В твоих глазах была горечь. Горечь ее утраты.
Она всегда была в тебе. Она переполняла тебя.
Ты просто пытался забыть о нем, посредством других…
Как я могла впутаться в этот треугольник?
Теперь, я буду знать, к чему приводят связи с такими как ты.
У меня такая странная тяга к оставшемуся позади.
Я не хочу туда, но хочу чувствовать себя как тогда.
Э. Сафарли.
XV
Наши последние встречи запомнились мне какими-то смазанными. Они были уже слишком редкими.
Мы уже совсем не общались, но ты по-прежнему спрашивал, как мои дела…
Я не видела тебя слишком долго, чтобы помнить, но этого так мало, чтобы тебя забыть.
Знаешь, я приезжала в твой город. Только тебя здесь уже давно нет.
Он пуст. Я тоже.
Боже мой.
Я скучаю. Дико.
Моя любовь к тебе, часто оборачивалась для меня бессонницей.
И я бы может, хотела тебя не любить, но тебя не любить невозможно.
Бабочки в животе?
На мой взгляд, дурацкая метафора.
Скорее похоже на пчел-убийц.
Я больше не люблю тебя.
Больше нет.
Да и разве можно любить больше?
Почему люди считают, что имеют право врываться в чужую жизнь?
Ломать все в хлам, а потом уходить. По-тихому. Не говоря ни слова. Как воры.
Ненавижу.
Из-за тебя, моя жизнь полетела ко всем чертям.
И самое, пожалуй, обидное, что ты счастлив.
Я только и жду момента, когда моя ненависть сменится безразличием.
Как же я тебя ненавижу.
Мне нужен. нет, не ты. Просто такой же, но мой. МОЙ, понимаешь?
Я устала. Я чертовски устала любить тебя.
Не возвращайся. Я больше не жду.
Как часто мы живем ожиданием.
Придумываем сценарии «случайной роковой встречи».
Слепо верим в случай…
И…как же быстро мы разочаровываемся….
Мы не виделись полгода.
Думала, вот приедешь ты. увижу я тебя.
А дальше что?
Чего я ждала от нашей встречи? Что она могла изменить?
Решительно ничего. Просто увидеть…снова.
Я бы давно тебя отпустила, если бы не воспоминания. Они мешают мне. Камнем висят на моей шее и тянут…тянут вниз.
Но знаешь, время лучшее лекарство от разочарований. Оно бережно залечивает наши раны. Но шрамы времени, увы, не по силам… Мы должны научиться жить с ними.
«Прости, дневник, за корявый размашистый почерк. Я пишу, сидя на холодном кафельном полу ванной.
Мне смертельно необходимо выговориться. Тебе. Больше некому.
Во мне целый ворох несказанных слов. Да и теперь сказать их уже некому. Выбора нет, надо бороться.»
Я бы хотела прожить сотню жизней, но с трудом пытаюсь разобраться в одной единственной.
Та, которая спасает одну душу, спасает мир. Помнишь?
XVIII
Парадокс.
Думаю о том, чтобы не думать.
Почему, когда мне хорошо, ты первый в моих мыслях?
Разве ты причина моего хорошего настроения?
По большому счету, ты, мой милый, не принес мне ничего, кроме боли.
Впрочем, не будем искать виноватых.
Почему меня никто не предупредил? Не предостерег. Теперь разбирайся в этом ворохе скомканных чувств.
Не верьте людям, которые говорят: «Я любил».
Они Вас погубят.
И только во снах все по-прежнему хорошо.
Только там все мы по-прежнему счастливы.
XIX
Терпеть не могу, когда ты мне снишься.
Так редко.
Так внезапно.
Так больно.
Знаешь, говорят: если человек тебе снится, значит, он хочет тебя видеть.
Я всегда смеялась в ответ, ведь если бы это было правдой, хотя бы на сотую долю, я снилась бы тебе каждую ночь.
Каждую мою чертову бессонную ночь.
За исключением тех, когда я снилась другим.
Это было не часто, но все же….
«…душевное похмелье, после интоксикации любовью…»
Э. Сафарли.
XX
Иногда, чтобы перед тобой открылись новые двери, необходимо закрыть старые.
От некоторых я давно потеряла ключи. Что же мне делать?
Подпереть их стулом/стремянкой/спиной?
Я бы может и рада их закрыть, да не получается.
А в голове крутится песня Земфиры.
«Счастье мое. будь. Просто будь…»
А Вы когда-нибудь загадывали желания на падающие звезды?
И я загадывала.
Одно и то же желание.
Снова и снова.
Мне казалось, что так я усиливаю важность желаемого.
Не сбылось. Ни разу.
Знаешь…
Ты уже не входишь в список моих тайных желаний. Я перестала мечтать о тебе.
Переболела.
Ты находишься где-то глубоко внутри.
На третьей полке. Слева. За семью печатями толстая книга «Черный август». Вот…
Там каждое третье слово – твое имя.
Такое до боли знакомо-родное. Оно до сих пор бросается мне в глаза на страницах газет и больно режет слух.
Дописала это откровение… и, наконец, поняла, что все закончилось.
Ты больше не вызываешь у меня тех бурных чувств. Мне кажется, что я на них уже не способна. Ты стал призрачной тенью моих воспоминаний.
Вот только, знаешь…
Любовь никогда не сменяется безразличием, поэтому писать, что мне все равно – обманывать саму себя.
Выбрасываю последние «если бы…».
Прощай. Спасибо, что был.
Последняя запись в дневнике.
«Он приехал.
Он. Тот человек, которого я так давно и так сильно любила.
Снова случайная встреча. Снова прилив жгучей ненависти, словно железо, расплавленное, в горло заливают.
Не знаю, что я почувствовала. Внутри все сжалось. Вот он, мой родной, в паре метром от меня.
Боже мой, как же давно я его не видела. Стоило забыть, чтобы вспомнить.
Он не изменился. Ни капли.
Изменилась я… он просто стал чужим»
Все, рано или поздно, имеет свойство заканчиваться.
Не слушайте, что у любви нет срока годности. Он есть. Когда тебя не любят, твои чувства умирают. Так медленно, что это сложно заметить.
Просто в какой-то момент понимаешь: все прошло.
У каждой истории есть свой конец, и он не обязательно должен быть счастливым.
Если бы все истории заканчивались happy end-ом, о любви не было бы написано столько книг, столько стихов и песен.
Все, рано или поздно, имеет свойство заканчиваться.