Ушло лишь то что не могло остаться
Ушло лишь то что не могло остаться
Речь Дмитрия Муратова при вручении ему Нобелевской премии мира в Осло. Подробнее.
Жизнь съёжилась, как вера святотатца,
дыханье затаив на полпути.
Ушло лишь то, что не могло остаться.
Осталось то, что не могло уйти.
Я, том стихов придвинув к изголовью,
шепчу в пространство предстоящих дней:
Удачи Вам, живущие Любовью,
и мне, с моею памятью о ней,
о днях вблизи погасшего камина,
с тобой и гладью чистого листа,
с кассетой, где Аль Бано и Ромина
поют о том, что есть Felicita.
Мой добрый друг, ты мне давно как брат;
когда ты здесь – закрыты двери ада;
аттракцион неслыханных утрат
переносИм, лишь зубы стиснуть надо.
Не вспоминай про достижений рой;
дворец Побед оставим на засове.
Давай молчать. Молчание порой
намного эффективней послесловий.
Мне б научиться, засосав стакан,
жить равнодушней, злее и спокойней,
как мой знакомый мачо number one –
маэстро туш, мясник на скотобойне.
И просто пить, вцепившись в край стола,
с тобою, друг. Распутать эти сети.
И что с того, что женщина ушла.
И что с того, что лучшая на свете.
Лелея призрачную веру в бедовой юной голове,
она идет-бредет по скверу, по желтой замершей листве.
Тускнеет сонное светило по воле сумрачных богов.
Река растерянно застыла в бетонной хватке берегов.
И в бессюжетной этой драме ни голосов, ни СМС.
Лишь птицы – черными штрихами на серой вывеске небес.
И проку нет в любом вопросе, хоть плачь, хоть смейся, хоть кричи.
Такое это время – осень: к замкам теряются ключи.
И оттого так отрешенно, ища хоть в чем-нибудь ответ,
грустя в овале капюшона, глядят глаза ее на свет.
Часы отсчитывают мили и меру всех сердечных сил.
Нет, ей не нужно, чтоб любили.
Ей нужно только, чтоб любил.
Была ты узницей свободы
и величавой праздной лжи;
надежной, как прогноз погоды,
доступной, словно миражи,
всегда готовою к разрыву,
ко взрыву, к выстрелу в упор.
Глаза сверкнут – и быть бы живу
и пережить минутный спор.
Плыла ты без ориентиров –
давно заклинило штурвал –
не сотворя себе кумиров
и видя жизнь как карнавал;
была порочней Мессалины,
беспечней ветреных стрижей;
твоих достоинств шлейф недлинный
носили тысячи пажей.
Твоя душа от слоя грима
была белее, чем зима.
Но как же ты была любима! –
до помрачения ума.
Девятнадцать
Когда и ты ушла, и всё ушло,
перемешав семь нот в безумной гамме,
и жизнь моя, как битое стекло,
лежала у разлуки под ногами;
когда повсюду рушились миры
и даже солнце восходило реже,
а в телеке стенали «Песняры»
о Вологде и пуще в Белой Веже;
когда слова «потом», «попозже», «впредь»
казались футуристским жалким бредом,
когда хотелось лечь да помереть,
укрывшись с головой тяжёлым пледом;
когда стихов горели вороха,
когда в воде не находилось брода,
а лёгкие вздымались, как меха,
от яростной нехватки кислорода,
казалось – гибель. Унесло весло,
а сердце раскалилось, словно в домне.
Но – всё прошло. Ей-богу, всё прошло.
Пройдёт и то, что я об этом помню.
Океан
За века ни на миг не состарясь,
не утративший силы ничуть,
океан мой, усталый Солярис,
на минуту прилёг отдохнуть.
Чтоб к покою его причаститься
и не знать ничего ни о ком,
стань его составною частицей –
тёмной рыбой, холодным песком.
В отдаленье от линии фронта –
тишина. Ни событий, ни дат.
Лишь кривой ятаган горизонта
нарезает на дольки закат.
Чуткий воздух, пропитанный снами.
Притяжение мягкого дна.
Перед тем, как нахлынет цунами, –
тишина.
Тишина.
Тишина.
Дзэн
на дворе трава на траве дрова
хорошо когда есть и кол и двор
только с каждым днем всё желтей листва
а за ней зима как багдадский вор
запирай свой дом запирай амбар
закрывай в себе для других пути
ведь еще чуть-чуть и аллах акбар
ведь еще чуть-чуть и господь прости
и не надо труб прохудилась медь
допиши письмо дострочи сонет
это будет жизнь это будет смерть
различи поди коль различий нет
на семи ветрах гулкий город эн
всё живое в нем изошло на юг
остальное всё погрузилось в дзэн
почему бы нет и тебе мой друг
ты прости других и прости меня
ничего уже не судьба спасти
потому что ночь будет ярче дня
потому что дня больше нет почти
только ты молчи сбереги слова
не гляди в окно там темно и смог
на дворе трава на траве дрова
убирайся вор на душе замок
Палач из Лилля
Палач из Лилля угас немного, колоть устала рука бойца. Подлей, трактирщик, бедняге грога, добавь трудяге еще мясца. У душегуба друзей не густо, кривит он губы от горьких чувств: как жаль! Ведь жизни лишать – искусство. Не самохудшее из искусств. Налей, трактирщик, бедняге кофе, плесни шампани ему в бокал. Палач из Лилля – отменный профи, никто бы лучшего не сыскал. Он не прославит себя в беседе – и слава богу, merci beaucoup! Но он умеет клеймить миледи и рвать суставы еретику.
На жертв – в камзоле они или в платье – палач не тратит напрасных слёз. Ведь он на сдельной сидит оплате. «Быть иль не быть?» – не его вопрос. Меняя страны, оружье, лики, он победителен и здоров, ведь в нем нуждается Карл Великий и самый первый из всех Петров, шериф усатый на черном Юге, холёный Габсбург, Плантагенет. И вечно мышцы его упруги, и в пользе Дела сомнений нет. Ему спиртного всё мало, мало; сопит, разлапистый, как паук. А завтра ждёт на работу Мао. И сигуранца. И ГПУ.
Палач из Лилля по вольным выям, по гордым шеям с оттяжкой – хрясь! Пущай посмотрят ещё живые на то, как головы рухнут в грязь. Людского «аха» скупая нота уйдет в ничто, как душа – во тьму. Палач. Топорна его работа. Но безработным не быть ему. Багроволицый и востроглазый, но дан ему – получи, владей! – безумный дар исполнять приказы. Любой приказ от любых вождей. Он научился вживаться в роли по день сегодняшний с давних пор.
И не ржавеeт от нашей крови
его единственный друг топор.
Золото
В шумном мире, дрязгами расколотом,
мы страдаем, любим, пьём вино.
Но молчанье остаётся золотом,
хоть в Начале было не оно.
Слово есть костёр в процессе тления.
Спешка. Недодуманность. Недуг.
Странно лживы по определению
мысли, обратившиеся в звук.
Видим снег, и ад, и синь небесную,
ввысь взлетаем, падаем на дно.
Нет, не обратишь в труху словесную
то, что нам прочувствовать дано.
И пускай нам будет во спасение,
обретя уверенность и вес,
сдержанное непроизнесение
ничего не значащих словес.
Войдите в ОК
Александр Габриэль, 25 цитат
_____________
Я, том стихов придвинув к изголовью,
шепчу в пространство предстоящих дней:
Удачи Вам, живущие Любовью,
и мне, с моею памятью о ней,
о днях вблизи погасшего камина,
с тобой и гладью чистого листа,
с кассетой, где Аль Бано и Ромина
поют о том, что есть Felicita.
Жизнь съёжилась, как вера святотатца,
дыханье затаив на полпути
Ушло лишь то, что не могло остаться.
Осталось то, что не могло уйти.
Уйти нельзя остаться.
Жизнь съёжилась, как вера святотатца,
дыханье затаив на полпути.
Ушло лишь то, что не могло остаться.
Осталось то, что не могло уйти.
Я, том стихов придвинув к изголовью,
шепчу в пространство предстоящих дней:
Удачи Вам, живущие Любовью,
и мне, с моею памятью о ней,
о днях вблизи погасшего камина,
с тобой и гладью чистого листа,
с кассетой, где Аль Бано и Ромина
поют о том, что есть Felicita.
© Copyright Габриэль Александр Михайлович
Лелея призрачную веру в бедовой юной голове,
она идёт-бредёт по скверу, по жёлтой замёршей листве.
Тускнеет сонное светило по воле сумрачных богов.
Река растерянно застыла в бетонной хватке берегов.
И в бессюжетной этой драме ни голосов, ни СМС.
Лишь птицы – чёрными штрихами на серой вывеске небес.
И проку нет в любом вопросе, хоть плачь, хоть смейся, хоть кричи.
Такое это время – осень: к замкам теряются ключи.
И оттого так отрешенно, ища хоть в чём-нибудь ответ,
грустя в овале капюшона, глядят глаза её на свет.
Часы отсчитывают мили и меру всех сердечных сил.
Нет, ей не нужно, чтоб любили.
Ей нужно только, чтоб любил.
© Габриэль Александр Михайлович
Человек без любви словно дом пустой.
Да, возможно в нём есть тишина и покой.
Но душа лишь тогда ощущает уют,
Когда в сердце любимые люди живут.
Ушло лишь то что не могло остаться
Храня молчанье и приличье,
Он с нами должен пить и есть
И прятать в светское обличье
Сияющей тонзуры честь.
Он Цицерона на перине
Читает, отходя ко сну:
Так птицы на своей латыни
Молились Богу в старину.
Дата написания: 1915 год
О.Э.Мандельштам
Дай бог слепцам глаза вернуть
и спины выпрямить горбатым.
Дай бог быть богом хоть чуть-чуть,
но быть нельзя чуть-чуть распятым.
Показать полностью.
Дай бог не вляпаться во власть
и не геройствовать подложно,
и быть богатым — но не красть,
конечно, если так возможно.
Дай бог быть тертым калачом,
не сожранным ничьею шайкой,
ни жертвой быть, ни палачом,
ни барином, ни попрошайкой.
Дай бог поменьше рваных ран,
когда идет большая драка.
Дай бог побольше разных стран,
не потеряв своей, однако.
Дай бог, чтобы твоя страна
тебя не пнула сапожищем.
Дай бог, чтобы твоя жена
тебя любила даже нищим.
Дай бог лжецам замкнуть уста,
глас божий слыша в детском крике.
Дай бог живым узреть Христа,
пусть не в мужском, так в женском лике.
Не крест — бескрестье мы несем,
а как сгибаемся убого.
Чтоб не извериться во всем,
Дай бог ну хоть немного Бога!
Дай бог всего, всего, всего
и сразу всем — чтоб не обидно.
Дай бог всего, но лишь того,
за что потом не станет стыдно.
Белый,
сшатался с пятого этажа.
Ветер щеки ожег.
Улица клубилась, визжа и ржа.
Похотливо взлазил рожок на рожок.
В грубом убийстве не пачкала рук ты.
Ты
уронила только:
«В мягкой постели
он,
фрукты,
вино на ладони ночного столика».
Помните:
под ношей креста
Христос
секунду
усталый стал.
Толпа орала:
«Марала!
Мааарррааала!»
Правильно!
Каждого,
кто
об отдыхе взмолится,
оплюй в его весеннем дне!
Армии подвижников, обреченным добровольцам
от человека пощады нет!
Ночью вскочите!
Я
звал!
Белым быком возрос над землей:
Муууу!
В ярмо замучена шея-язва,
над язвой смерчи мух.
Лосем обернусь,
в провода
впутаю голову ветвистую
с налитыми кровью глазами.
Да!
Затравленным зверем над миром выстою.
Не уйти человеку!
Молитва у рта,-
лег на плиты просящ и грязен он.
Я возьму
намалюю
на царские врата
на божьем лике Разина.
Солнце! Лучей не кинь!
Сохните, реки, жажду утолить не дав ему,-
чтоб тысячами рождались мои ученики
трубить с площадей анафему!
И когда,
наконец,
на веков верхи став,
последний выйдет день им,-
в черных душах убийц и анархистов
зажгусь кровавым видением!
Светает.
Все шире разверзается неба рот.
Ночь
пьет за глотком глоток он.
От окон зарево.
От окон жар течет.
От окон густое солнце льется на спящий город.
Святая месть моя!
Опять
над уличной пылью
ступенями строк ввысь поведи!
До края полное сердце
вылью
в исповеди!
Ко всему. Впервые, под заглавием «Анафема»,- сб. «Стрелец. Сборник второй», Пг., 1916.
Бизнес Молодость
сегодня в 14:00
Сегодня мы хотим более подробно развить вчерашнюю тему — проявление и поиск настоящего себя.
Если ты идёшь не своим путём, то ты чувствуешь разочарование, неудовлетворение, злость. А в природе ничто не создано для того, чтобы страдать.
Показать полностью…
51 8
3
Найти друзей
Twitter
Найти друзей через Twitter
Одноклассники
Найти друзей через Одноклассники
Google
Найти друзей через Google
Пригласить друга
По номеру телефона или email
Другое
Другие социальные сети
Установить
1 500 000 оценок
Герменевтический клуб
вчера в 11:50
Друзья, МЫ ВЕРНУЛИСЬ! Это всерьез и надолго
Для тех, кто 1 января листает ленту в поисках интересного контента сообщаем, что 26 января будет НОВЫЙ ТРЕНИНГ. Мы всех ждем с нетерпением.
А пока идут жаркие подготовки
Следите за обновлениями, скоро будут подробности
4
2
Артём Татищевский / Official group
вчера в 15:01
NEW: Сэмплер альбома Артёма Татищевского под названием «Хроники Арти»
Выход: февраль 2019
Поддержать (ПО ЖЕЛАНИЮ):
5469540012105951 СБЕРБАНК
С НОВЫМ ГОДОМ.
www.tatish.ru
6:24
Хроники Арти (Sampler, 2019)
Артём Татищевский
Артём Татищевский
http://www.tatish.ru
322 41
28
Лучшие стихи великих поэтов | Литература
сегодня в 12:30
2.3K 137
35
Бизнес Молодость
вчера в 14:03
Друзья, всей командой #БМ мы поздравляем каждого из вас с Новым 2019 годом!
Прежде всего хотим выразить нереальную благодарность за то, что вы с нами, за то, что вас стало так много и за то, что вы все такие крутые!
Показать полностью…
141 12
11
Герменевтический клуб
сегодня в 11:51
Выходим из подполья и рассказываем то, чем занимались в конце 2018.
Многие знают, что мы те еще любители творчества Андрея Тарковского и не первый год смакуем фильм «Страсти по Андрею».
Возможно ли понять задумку режиссера,
Показать полностью…
Футбол тренировочные процессы, ТРЕНЕР
вчера в 21:57
Расстояния и области перемещений в играх футбольных вратарей профессиональных команд
Борис Чирва
ЧИТАТЬ
23 3
Лучшие стихи великих поэтов | Литература
вчера в 21:03
О наболевшем
Влюбляются не в лица, не в фигуры
И дело, как ни странно, не в ногах.
Влюбляются в тончайшие натуры
И трещинки на розовых губах.
Влюбляются в шероховатость кожи,
В изгибы плеч и лёгкий холод рук,
В глаза, что на другие не похожи,
И в пулемётно-быстый сердца стук.
Влюбляются во взмах ресниц недлинных
И родинки на худеньких плечах,
В созвездие веснушек чьих-то дивных
И ямочки на бархатных щеках.
судьба уже не стоит оха
уже золою стали чувства
любовь голодная пиранья
меня сожрала до костей
и потому мне зло и плохо
и потому темно и пусто
и потому не спится няня
не спится няня хоть убей
я словно краб под слоем ила
безумный агнец в миг закланья
и нет конца дешевой драме
и по воде бегут круги
всё это снилось или было
когда не годный для дыханья
искрился воздух между нами
подобьем вольтовой дуги
о как печально после бала
когда конец приходит чуду
а ведь недавно чуть не плача
от ощущенья волшебства
ты с выраженьем мне читала
пока жива с тобой я буду
но вышло чуточку иначе
ты не со мною нo жива
застыл пейзаж в оконной раме
боксёром в состояньи грогги
стабильный словно курс юаня
неприхотливый как плебей
но всё что было между нами
пузатый ноль в графе итоги
и потому не спится няня
не спится няня хоть убей
Это пропасть во ржи. Это мыслей коррида
меж пространством души и пространством Эвклида.
Мы монархи без свит, породнённые мраком.
Чуткий воздух звенит восклицательным знаком.
Девять с чем-то недель. Как на душах зарубки.
Она не сверхъестественна. Она
ничуть не прекращает снег колючий,
и ярче не становится луна,
и не уходят грозовые тучи.
Нет, ей не нужно, чтоб любили.
Ей нужно только, чтоб любил.
куда мне без тебя куда
в какую тишь каких пространств
в какие страны города
в посконный рай в буддистский транс
куда мне без тебя куда
сидеть смотреть реал мадрид
и не бросать кусочки льда
в среду что пьется и горит
заткнуться выйти из игры
вот так за здорово живешь
в какой излом земной коры
в какую ложь и безнадежь
найти б одну из ойкумен
где есть закат и есть рассвет
где есть понятие «взамен»
а боли не было и нет
ушел под воду знак огня
и наш париж не стоит месс
всё что осталось у меня
какого беса если без
***
Этот сквер и скамья нас с тобой уже больше не помнят;
звуки наших шагов растворились над тихой рекой.
И уже не для нас теплый сумрак зашторенных комнат,
и надежда ушла на заслуженный вечный покой.
Нет занятья глупей, чем в безмолвии клеить осколки
и беспомощно видеть сердца покидающий свет.
Лишь осталась любовь позабытой игрушкой на полке
в неприкаянном доме, к которому доступа нет.
Она лишь молчала. Тупо и омертвело,
уже ничего
давно ничего не слыша.
***
Ангел наших судЕб не родился в рубашке.
Мы навеки не вместе. Мы просто вдвоём.
Остывающий чай заполняет объём
за компанию с ним остывающей чашки.
Заколочена дверь персонального рая,
и не стала одной жизнь твоя и моя.
И уже не минует нас чаша сия,
как одна на двоих чашка стылого чая..
***
Дремал вулкан под толщею воды,
сто двадцать миль норд-вест от Паумоту.
Но выбрал он положенную квоту
покоя, полусна и черноты.
Эпохи и века хранились в нём,
не помня ни любви, ни бед, ни гнева,
когда взорвалось карстовое чрево
слепящим вельзевуловым огнём.
И родился протяжный низкий звук,
что рвался кверху через вод глубины,
как гулкие стенанья Прозерпины,
исполненные горечи и мук.
Тот звук усугублял со всех сторон
картину мирового беспорядка.
Остекленел в предчувствии припадка
угрюмый эпилептик Посейдон.
И корабли, как на ветру листва,
взлетали ввысь, не появляясь боле.
И крохотные, словно вакуоли,
с лица земли стирались острова.
Но ниже становилась та стена,
привольно поиграв с добычей разной.
И, праздно насыщаясь эктоплазмой,
теряла тренированность волна.
Вот снова очертился горизонт,
вот в хмуром небе солнце показалось.
И сил у океана не осталось
на новый, пуще прежнего, афронт.
Не стало, словно не было, волны.
Весь мир вокруг стал гладким дном стакана.
И вскоре всё пространство океана
накрыло одеяло тишины.
Настала ночь. И выгнула луна
крутую спину, точно кот ангорский.
Лишь пепла магматического горстки
плывут в воде, как дар иного дна.
И спит вода, умаявшись от дел,
пейзажем ван де Велде в тёмной раме.
Неужто наших чувств и слов цунами
такой же ждет безрадостный удел?!
Жизнь съёжилась, как вера святотатца,
дыханье затаив на полпути.
Ушло лишь то, что не могло остаться.
Осталось то, что не могло уйти.
Я, том стихов придвинув к изголовью,
шепчу в пространство предстоящих дней:
Удачи Вам, живущие Любовью,
и мне, с моею памятью о ней,
о днях вблизи погасшего камина,
с тобой и гладью чистого листа,
с кассетой, где Аль Бано и Ромина
поют о том, что есть Felicita.
***
Меж нами не было любви, была лишь яркость катастрофы,
предвосхищаемый финал, где поезд мчится под откос.
Но эта горечь на губах рождала образы и строфы,
в которых знанью вопреки всё было честно и всерьез.
Всё было просто и легко, как «ехал грека через реку»,
но даже в легкости сидел сомнений будущих росток.
А счастье так легко списать на притяжение молекул,
на недоверье к слову «боль» и на весенний кровоток.
Я таил слишком много обид;
от меня Вы укрылись, как шалью.
Растворите в вине цианид.
Я мешаю. Я только мешаю.
Мне наполните смертью бокал.
Я в забвение брошусь, как в омут.
Я и так сотни раз умирал,
видя взгляд, обращенный другому.
Наше время, наша Мекка, наш закат и наш рассвет.
До конца больного века целых двадцать долгих лет.
Между нами столько света в предзакатный чуткий час!
И Ромео, и Джульетта ненамного младше нас.
Что ж, прощай, моя царевна, счастья первого исток.
Поезд обло и стозевно мчится к чёрту, на восток.
Остается лишь устало поискать ответ в себе:
«А» упало.
«Б» пропало.
Что осталось на трубе?!
***
Разрешите мне зайти с козырей,
разрешите мне уйти с молотка
и остаться возле Ваших дверей
не навечно, а хотя бы пока.
Только пальчиком прохладным надави
на звоночек у дверей моей берлоги.
Забудь себя. Чужого не гневи.
Всё то, что не относится к любви,
отныне навсегда третьестепенно.
Ты можешь поклоняться только ей,
а индивидуальности твоей
хребет переломили о колено.
Добра не помнишь. И не помнишь зла.
Не помнишь дней, которым несть числа,
коллег, друзей, врагов и одалисок.
Не возмущайся и не прекословь.
В сторонке усмехается любовь,
свой снайперский тобой пополнив список.
***
Превратилась в иронию грусть.
Обернулась смятением ложь.
Я тебя никогда не дождусь.
Ты во мне никогда не умрешь.
Перекрыты дороги назад.
Жизнь ушла на безделицы фраз.
Пресловутый эдемовый сад
не для нас, милый друг, не для нас.
Отблуждав в лабиринтах обид,
не нашел я ответ на вопрос.
Но уже ничего не болит,
и уже ничего не всерьез.
***
Он был нелеп. Он был возвышенно ничей.
Не различал ни территорий, ни эпох.
Решенье стоило пятнадцати ночей
и странной боли при попытках сделать вдох.
Он наплевал на настроение и стать,
на зов надежды, на торжественную медь.
Он постарел от невозможности понять
и абсолютной невозможности терпеть.
В осенний полдень, опрокинув две по сто
и приговором завершив свой Страшный Суд,
он нацепил свое потертое пальто
и двинул к почте, до которой пять минут.
Полузабыв свою фамилию и ранг,
виток судьбы простыми буквами верша,
он, чуть прищурясь, заполнял угрюмый бланк,
и кровью капала душа с карандаша.
И в торричеллиевой душной пустоте
слова пульсировали жилкой у виска:
Прости за то что не сложилось зпт
я ухожу прости и помни тчк
***
Ты возникла из небытия,
из скупых карандашных набросков,
из свечного оплывшего воска,
из бездонных глубин забытья,
из шарады мелькающих дней,
из забытого шалого мая,
до молекул во всём совпадая
с химсоставом надежды моей.
Ты возникла из небытия,
из потоков нездешнего света,
всё даря мне, помимо ответа
на вопрос, как я жил без тебя.
***
Ты те слова, что что-то означали,
моей мечты зыбучие пески,
летальная инъекция печали
и десять тысяч вольт живой тоски.
А разум шлёт совет: живи без боли.
Сотри надежды. Память обнови.
Ненужною клонированной Долли
бредет по виртуалу тень любви.
Я верю: всё вернется
как-нибудь потом,
и ты лучами солнца
мой наполнишь дом.
И вторят снег и зной,
что будешь ты со мной.
Полумрак аллей,
тихих кленов ряд.
С каждым днем тусклей
бронза сентября.
Я знаю: всё вернется
как-нибудь потом,
и ты лучами солнца
мой наполнишь дом.
И вторят снег и зной,
что будешь ты со мной.
С каждым днем ты всё ближе
к порогу моему.
И в окно глядит рассвет,
прогоняя тьму.
Я верю: всё вернется
как-нибудь потом,
и ты лучами солнца
мой наполнишь дом.
Ведь истина проста:
без веры жизнь пуста.
Ведь истина проста:
без веры жизнь пуста.
Без веры жизнь пуста.
***
Зачем же так?
Зачем же так?
Зачем?
железо по стеклу
мороз по коже.
Во времена
где не было проблем
мы были так понятны
и похожи.
Мы охаем
волнуемся
ворчим
придуманы сценарии
для бедствий
и лабиринты
мыслимых причин
уперлись в тупики
ничтожных следствий.
Простудишься
давай поправлю шарф
нам только
нездоровья
не хватало.
Холодный пепел
там где был пожар.
Изьеден
белый мрамор
пьедестала.
А мы давно
зачитаны до дыр
заиграны
как ноты
в тусклой гамме
и просто перестал
вращаться мир
вокруг всего
что прежде
было нами
Жизнь без тебя сошла на нет,
на горечь лжи и сигарет,
на боль, притёртую к виску,
на мутноглазую тоску.
Жизнь без тебя сошла на блажь,
на многословный эпатаж,
на гололёд, морскую соль,
на мрак и холод цифры «ноль».
Я полуночный волчий вой,
пустырь, засыпанный листвой,
бумага. Лампа. Карандаш.
Дураки, я весь ваш. Всей душой. С потрохами.
И хочу быть счастливым, как счастливы вы.
туда где ближе облака где слой озоновый плотнее где неприкаянна строка и не поймешь что делать с нею где заключаются пари и осушаются стаканы и смех рожденный изнутри неистребим как тараканы где любопытство как вампир где дефициты в каждой сумке где побеждает время Пирр веселый Пирр во время чумки где слово вещее «судьба» звучит подобно моветону где продается мастурба по два рубля за килотонну где грязь и боль и свет любви где из варяг не выйти в греки где государство словно Вий навеки уронивший веки из журавлей растит синиц фальшиво тренькая на лире
где легкий взмах ее ресниц дороже всех сокровищ в мире
а дальше промельк пустоты метель безликие объемы и стерты в памяти черты как у больного после комы и тихо падает листва с озябших крон в прямом эфире на мир в котором дважды два неукоснительно четыре на мир где счастье и беда срослись мгновеньями и кожей где ничего и никогда произойти уже не может где ничего не нужно ждать лишь равнодушно смежить вежды и отдавать за пядью пядь пространство гибнущей надежды и где на шатком рубеже презрев намеренья благие осклабясь тянется к душе голодный демон ностальгии
«Кто подскажет мне простые
безыскусные слова?
Никого вокруг. Пустыня.
Называется Москва.
Надо рвать, крушить и мчаться
в те края, где ждут меня.
Прощевайте, домочадцы,
покатил судьбу менять.
Отчего так сердце стынет?
Почему душой продрог?
Никого вокруг. Пустыня.
Называется Нью-Йорк.»
Михаил Бриф
Увы, судьбы не превозмочь. И как отчаянно некстати, что день, помноженный на ночь, даёт в итоге ночь в квадрате, что под ногами шаткий мост, и нет надежды в птичьем гаме, и жизнь набросана на холст аляповатыми мазками, в которых никакой знаток не различит и тени смысла.
Упиться в поросячий визг, чтоб отвалились, как короста, ни в чем не виноватый Бостон, ни в чем не виноватый Минск, чтоб осознать себя на миг вне времени и вне событий, чтоб кукловод ослабил нити и вырвал грешный свой язык. Без сердца стать. Без головы. Не человек. Не гуманоид. Лишь так окрестный мир не стоит пустопорожнего «Увы!».