за что чаадаева объявили сумасшедшим
Петр Чаадаев как первый русский оппозиционер
Выходец из семьи автора 7-томной «Истории Российской от древнейших времен» Михаила Щербатова, Петр Яковлевич Чаадаев был рожден для блестящей государственной карьеры. До войны 1812 года он в течение 4 лет посещал лекции в Московском университете, где успел сдружиться с несколькими представителями набиравших силу тайных обществ, будущими участниками декабристского движения – Николаем Тургеневым и Иваном Якушкиным. Чаадаев активно участвовал в боевых действиях против Наполеона, сражался при Бородине, под Тарутино и Малоярославцем (за что был награжден орденом Святой Анны), принимал участие во взятии Парижа. После войны этот «храбрый обстрелянный офицер, испытанный в трех исполинских походах, безукоризненно благородный, честный и любезный в частных отношениях» (так охарактеризовал его современник) познакомился с 17-летним Александром Пушкиным, на взгляды которого оказал существенное влияние. В 1817 году он поступил на военную службу в Семеновский полк, а уже спустя год вышел в отставку. Причиной такого скоропалительного решения стало жесткое подавление восстания 1-ого батальона лейб-гвардии, участникам которого Чаадаев очень сочувствовал. Внезапное решение подававшего надежды молодого 23-летнего офицера вызвало немалый скандал в высшем обществе: его поступок объясняли то опозданием к императору с докладом о случившемся бунте, то содержанием беседы с царем, которая вызвала у Чаадаева гневную отповедь. Однако, биограф философа М.О. Гершензон, ссылаясь на достоверные письменные источники, приводит такое объяснение от первого лица: «Я счёл более забавным пренебречь этою милостию, нежели добиваться её. Мне было приятно выказать пренебрежение людям, пренебрегающим всеми… Мне ещё приятнее в этом случае видеть злобу высокомерного глупца».
Как бы то ни было Чаадаев уходит со службы в статусе одного из самых известных персонажей эпохи, завидного жениха и главного светского денди. Один из современников философа вспоминал, что «при нём как-то нельзя, неловко было отдаваться ежедневной пошлости. При его появлении всякий как-то невольно нравственно и умственно осматривался, прибирался и охорашивался». Авторитетнейший историк русской культуры Ю.М. Лотман, характеризуя особенности публичного франтовства Чаадаева, замечал: «Область экстравагантности его одежды заключалась в дерзком отсутствии экстравагантности». Причем в отличие от другого знаменитого английского денди – лорда Байрона, русский философ предпочитал во внешнем виде сдержанный минимализм и даже пуризм. Такое нарочитое пренебрежение модными тенденциями очень выгодно выделяло его среди других современников, в частности, славянофилов, ассоциирующих свой костюм с идеологическими установками (показательное ношение бороды, рекомендация носить дамам сарафаны). Однако, общая установка на звание своеобразного «трендсеттера», образца публичного имиджа, роднила образ Чаадаева с его заграничными коллегами-денди.
Петр Яковлевич Чаадаев в молодости
В 1823 году Чаадаев отправляется на лечение за границу, причем еще до отъезда он составляет дарственную на свое имущество двум братьям, явно намереваясь не возвращаться на родину. Два ближайшие года он проведет то в Лондоне, то в Париже, то в Риме или Милане. Вероятно, именно в ходе этого своего путешествия по Европе Чаадаев знакомится с трудами французских и немецких философов. Как пишет историк русской литературы М. Велижев, «формирование «антирусских» взглядов Чаадаева в середине 1820-х годов проходило в политическом контексте, связанном с трансформацией структуры и содержания Священного союза европейских монархов». Россия по итогам наполеоновских войн несомненно мыслила себя как европейского гегемона – «русский царь глава царей» по Пушкину. Однако, геополитическая обстановка в Европе спустя почти десятилетие после окончания войны скорее вызывала разочарование, да и сам Александр I уже отошел от прежних конституционных идей и, в целом, несколько охладел к возможности духовного единения с прусским и австрийским монархами. Вероятно, совместная молитва императоров-победителей в ходе работы Ахенского конгресса в 1818 году, была окончательно предана забвению.
По возвращению в Россию в 1826 году Чаадаева сразу же арестовывают по обвинению в принадлежности к тайным обществам декабристов. Эти подозрения к усугубляются тем фактом, что еще в 1814 году Чаадаев стал членом масонской ложи в Кракове, а в 1819 году был принят в одну из первых декабристских организаций – «Союз благоденствия». Властным указом спустя три года все тайные организации – и масоны, и декабристы, без разбора их идеологии и целей попали под запрет. История с Чаадаевым закончилась благополучно: подписав бумагу об отсутствии отношения к вольнодумцам, философ был отпущен на свободу. Чаадаев поселяется в Москве, в доме Е.Г. Левашевой на Новой Басманной и начинает работу над своим главным произведением – «Философическими письмами». Эта работа мгновенно вернула Чаадаеву славу главного оппозиционера эпохи, хотя в одном из писем А.И. Тургеневу сам философ сетует: «Что я сделал, что я сказал такого, чтобы меня можно было причислить к оппозиции? Я ничего другого не говорю и не делаю, я только повторяю, что все стремится к одной цели и что эта цель — царство Божие».
Портрет П. Я. Чаадаева. Художник И. Е. Вивьен, 1820-е годы
Эта работа еще до публикации активно ходила в списках среди самой прогрессивной части общества, однако появление «Философических писем» в журнале «Телескоп» в 1836 году вызвало нешуточный скандал. За публикацию сочинения Чаадаева поплатился и редактор издания, и цензор, а сам автор по распоряжению правительства был объявлен сумасшедшим. Интересно, что вокруг этого первого известного в русской истории случая применения карательной психиатрии сложилось немало легенд и споров: врач, который должен был проводить регулярное официальное освидетельствование «больного», при первом же знакомстве сказал Чаадаеву: «Если б не моя семья, жена да шестеро детей, я бы им показал, кто на самом деле сумасшедший».
В самой главной своей работе Чаадаев существенно переосмыслил идеологию декабристов, которую он, будучи «декабристом без декабря», во многом разделял. После внимательного изучения основных интеллектуальных идей эпохи (помимо французской религиозной философии де Местра, также работы Шеллинга по натурфилософии), возникло убеждение, что будущее процветание России возможно на почве всемирного просвещения, духовного и этического преображения человечества в поисках божественного единения. По сути, именно эта работа Чаадаева стала импульсом к развитию национальной русской философской школы. Его сторонники чуть позже нарекут себя западниками, а противники – славянофилами. Те первые «проклятые вопросы», которые были сформулированы в «Философических письмах», интересовали отечественных мыслителей и в дальнейшем: как воплотить в жизнь глобальную общечеловеческую утопию и непосредственно связанный с этой проблемой поиск собственной национальной идентичности, особого русского пути. Любопытно, что сам Чаадаев называл себя религиозным философом, хотя дальнейшая рефлексия его наследия сформировалась в уникальную русскую историософию. Чаадаев верил в существование метафизического абсолютного Демиурга, который являет себя в собственном творении посредством игр случая и волею судьбы. Не отрицая христианскую веру в целом, он считает, что основной целью человечества является «водворение царства божьего на Земле», причём именно в работе Чаадаева впервые возникает подобная метафора справедливого социума, общества процветания и равенства.
Признав человека безумным, можно было или наказать его, или спасти
Главный герой «Горя от ума» А.С. Грибоедова был объявлен сумасшедшим за свое необычное поведение и взгляды, противоречащие устоявшейся общественной морали. Такая практика была обычной два столетия назад — об этом на лекции «Ужли с ума сошел?»: безумие в русской культуре и литературе первой половины XIX века» рассказал профессор Школы филологии ВШЭ Михаил Велижев. Лекция состоялась в Музее Булгакова в рамках проекта ВШЭ «Университет, открытый городу: лекционные четверги в музеях Москвы».
В современном обществе безумие считается болезнью, которую нужно специальным образом лечить, но еще в XX веке оно ассоциировалось также с наказанием инакомыслия безжалостной государственной машиной. Начало этой «традиции» было положено в первой половине XIX века, а история вопроса восходит к петровской эпохе, рассказал слушателям Михаил Велижев.
В 1722 году император Петр I издал указ «О свидетельствовании дураков в Сенате». Речь шла о дворянах, которые в силу умственных расстройств не могли идти на службу и заниматься науками. Их родственникам было предписано сообщать о них в Сенат и после соответствующего решения содержать их в своих имениях и поместьях. Дворянам, признанным сумасшедшими, запрещалось заводить семьи и самостоятельно распоряжаться имуществом. В 1762 году по указу императора Петра III появились «сумасшедшие дома», а в 1801 году Александр I приказал не предавать суду убийц, которых считали «поврежденными в уме». Решение о том, является ли человек сумасшедшим, принимало следствие, и только после этого дело отправляли к врачам для формального подтверждения.
В 1836 году умалишенным был объявлен Петр Яковлевич Чаадаев, опубликовавший в журнале «Телескоп» знаменитое первое «Философическое письмо» с негативными оценками прошлого и будущего России, с критикой православной религии. Начальник Третьего отделения граф Бенкендорф докладывал Николаю I, что такой текст не мог написать человек в здравом рассудке, и император назвал первое «Философическое письмо» «смесью дерзостной бессмыслицы, достойной умалишенного». В течение года Чаадаев находился под медицинским наблюдением, после чего император постановил с такого-то дня прекратить считать его умалишенным, и Чаадаев официально стал нормальным человеком.
Преступление и сумасшествие находились в одном семантическом поле
Наказание Чаадаева для той эпохи было привычным и характерным, а участие Николая I в этой истории не было нарушением формальных процедур — Россия в XIX веке управлялась не только на основании законов, но и через прямые именные императорские указы. Николай I и многие его современники считали, что безумие предполагает сомнение в существующем порядке, в том числе в существовании Бога, божественного мироустройства, а значит и в государственном строе России. Николай I был убежден, что он помазанник Божий, и то, что он остался в живых после восстания декабристов — «негодяев и сумасшедших», — лишний раз убедило его в этом. Преступление и сумасшествие находились в одном семантическом поле.
Инициатором признания Чаадаева сумасшедшим был Бенкендорф, и есть разные объяснения, почему он выбрал именно такой путь. Решение шло вразрез с практикой борьбы с инакомыслием — ведь были все основания для уголовного дела. Издатель «Телескопа» Надеждин за публикацию первого «Философического письма» был сослан в Усть-Сысольск (Сыктывкар), цензор — востоковед, ректор Московского университета Болдырев отстранен от службы без права на пенсию. Возможно, Бенкендорф хотел осмеять и унизить Чаадаева, показать обществу, что так будет со всеми, высказывающими крамольные идеи. Но есть и другая версия: объявив Чаадаева сумасшедшим, Бенкедорф хотел спасти его от уголовного преследования, тем более что министр народного просвещения Уваров требовал для него наказания как для бунтовщика, связывая публикацию в «Телескопе» с восстанием декабристов.
Таким образом, признав человека безумным, в первой половине XIX века можно было как наказать его, так и спасти. Объяснение этого парадокса в том, что безумие было слабо регламентировано законодательством — если на него «нет ни суда, ни закона», поступать с безумным можно было произвольно. Длительная практика вынесения вердиктов о сумасшествии утверждала власти в мысли о том, что именно государственные институты, а не медицина вправе принимать решения о судьбе людей — как действительно больных, так и тех, кого выгодно признать таковыми. «Когда-нибудь сойдешь ты с ума, говорят мне иногда, когда я рассказываю свои гипотезы или мечты свои, — писал Константин Аксаков в 1837 году. — А я возражаю на эти слова: еще вопрос, кто сумасшедший, — мы или те, кого мы считаем сумасшедшими. В суждениях ума все зависит от точки зрения».
Пётр Чаадаев. Самый знаменитый «сумасшедший» XIX века
Пётр Яковлевич Чаадаев — русский философ, публицист, одна из самых противоречивых и загадочных фигур общественно-политического движения в императорской России. Представитель древнего дворянского рода, друг декабристов, член тайных обществ и масонских лож, тот самый «товарищ» Александра Сергеевича Пушкина, чьё имя по образному выражению поэта должно было быть написано «на обломках самовластия». Он всегда шёл своим путём, выбивался из общей колеи, даря праздной публике повод для сплетен и домыслов, и, тем не менее, сильно влиял на умы этой самой публики. Отказываясь идти в ногу с массами, сливаться с толпой, Пётр Яковлевич, кажется, сделал своим кредо знаменитое изречение из Книги Экклезиаста:
«Видел я все дела, какие делаются под солнцем, и вот, всё — суета и томление духа!».
VATNIKSTAN рассказывает о жизни русского философа, который был объявлен сумасшедшим, но чей единственный опубликованный при жизни труд послужил катализатором идейного раскола западников и славянофилов, и заложил основы философии в нашей стране.
Детские и юношеские годы
Родословная Петра Яковлевича сулила ему блестящую карьеру и беззаботное будущее, Чаадаевы — древний дворянский род. Его отец, Яков Петрович Чаадаев был русским офицером, мать, Наталья Михайловна, дочка князя Михаила Михайловича Щербатова, автора семитомного издания «Истории Российской от древнейших времён». Пётр Яковлевич был вторым ребёнком в семье, его старший брат Михаил родился в 1792 году, оба брата по семейной традиции с детских лет числились в лейб-гвардии Семёновский полк. Отношения братьев долгие годы оставались дружескими и тёплыми, но со временем стали холодеть. Причиной этому являлись расстроенные денежные дела Петра Яковлевича, решение которых он постоянно возлагал на Михаила.
Герб дворянского рода Чаадаевых
К сожалению, семейному счастью не суждено было случиться. Отец Петра Яковлевича умер на следующий год после его рождения, а мать — в 1797 году. Чаадаеву исполнилось всего три года. Братьев из Нижегородской губернии в Москву забрала тётка — княжна Анна Михайловна Щербатова, которая воспитывала мальчиков с материнской любовью и лаской, окружив их, как полагается, огромным количеством нянек и гувернёров. Фактическим опекуном братьев стал Дмитрий Михайлович Щербатов. Его сын, Иван Щербатов, в будущем станет членом Союза благоденствия, а после восстания Семёновского полка в 1820 году будет арестован по подозрению в организации бунта, разжалован в солдаты и отправлен на Кавказ, где в 1829 году погибнет.
Уже в юные годы Чаадаев отличался от сверстников большей серьёзностью и самостоятельностью. Михаил Иванович Жихарёв, дальний родственник и биограф Петра Яковлевича, так опишет его в юные годы:
«…молодой Чаадаев, по своему рождению и состоянию имевший право занять место и стать твёрдою ногою как равный между равными, силою особенностей своей изобильно и разнообразно одарённой прихотливой натуры немедленно поместился как между равными первый» *
В 1808 году Пётр, Михаил и их двоюродный брат Иван были приняты в Московский университет. Чаадаеву на момент поступления исполнилось 14 лет. В университетские годы Пётр Яковлевич заводит дружбу с Александром Грибоедовым, Иваном Снегирёвым, Николаем Тургеневым, Михаилом Муравьёвым, Иваном Якушкиным и многими другими знаменитыми деятелями XIX века. Достойный преподавательский состав, атмосфера товарищества и либеральные начинания Александра I стимулировали молодых людей к занятиям науками, вселяли надежду на прекрасное будущее. Это было время, когда студенческие кружки не были тайными. Многие из университетского окружения Чаадаева останутся ему друзьями на всю жизнь.
Иван Дмитриевич Якушкин, друг Чаадаева. Художник Н. И. Уткин, 1816 год
Карьерные взлёты и падения
После университета Чаадаева ждала военная служба. Он вместе с братом в 1811 году вступил лейб-прапорщиком в Семёновский полк, в котором также служили их некоторые университетские товарищи. В Семёновском полку Пётр Яковлевич провёл всю Отечественную войну 1812 года, участвовал в ключевых сражениях, дошёл до Парижа, был награждён.
Военная карьера Чаадаева шла стремительно вверх, его блестящая репутация в обществе этому располагала. В 1817 году он был назначен адъютантом командира гвардейского корпуса генерал-адъютанта Иллариона Васильевича Васильчикова. Начали ходить слухи, что сам император Александр I хочет произвести молодого офицера в свои адъютанты. Всё тот же Михаил Жихарёв писал:
Однако судьба сложилась иначе. В октябре 1820 года взбунтовался 1‑й батальон лейб-гвардии Семёновского полка. Васильчиков отправляет Чаадаева для подробного доклада к императору в Троппау, где тот находился на конгрессе. Через полтора месяца после этой поездки Пётр Яковлевич подал в отставку и приказом от 21 февраля 1821 года был уволен от службы без обычного в таких случаях производства в следующий чин. Эта история, как и многие повороты биографии Чаадаева, быстро обросла сплетнями и легендами. Небылицы, будто бы Пётр Яковлевич опоздал на приём из-за долгих приготовлений или что он хотел очернить товарищей из полка, в котором ранее служил, переходили из уст в уста. Потребовалось немало времени, чтобы исследователи и биографы эти небылицы опровергли. Однако и окончательно раскрыть тайну до сих пор никому не удалось.
В этой истории примечательны два письма. Первое Пётр Яковлевич написал брату Михаилу 25 марта 1820 года. Приведём начало письма:
Второе письмо Чаадаев отправил своей тётке Анне Михайловне Щербатовой 2 января 1821 года. В нём он описывает сложившуюся ситуацию, упоминает о ложных слухах, говорит о презрении к Васильчикову. Приведём небольшой, но примечательный отрывок:
Известно, что письмо Щербатовой было перехвачено властями. Либеральным утопиям пришёл конец, в Европе под покровительством Священного союза процветала реакция. На этом военная и государственная карьера перспективного молодого человека обрывается, начинается новая страница в жизни Чаадаева, уже с другими взлётами и падениями.
От дендизма к декабризму
Чаадаев познакомился с Пушкиным в доме у Карамзина в 1816 году. Философ производил на юного поэта сильное впечатление, между ними завязалась дружба. Чтобы передать пристрастия Евгения Онегина к моде, Александр Сергеевич напишет:
А образ самого Петра Яковлевича поэт точно выразил в стихотворении «к портрету Чаадаева»: «Он в Риме был бы Брут, в Афинах Периклес…» *
Иллюстрация к роману А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Л. Я. Тимошенко, 1958 год
Не мог Чаадаев пройти и мимо формировавшихся тогда политических тайных обществ, организаторами и активными участниками которых были его друзья ещё с университетских лет. В 1819 году он вступит в «Союз благоденствия», а после его роспуска по рекомендации Ивана Якушкина станет членом Северного тайного общества. Однако активного участия в деятельности декабристов Чаадаев не принял. Возможно, его отталкивали методы более радикальной части общества, а возможно, он уже понимал безысходность их положения и невозможность воплощения ими прогрессивных идей. Так или иначе, в 1823 году Пётр Яковлевич уезжает за границу, убеждая всех своих родственников и друзей, что не вернётся в Россию. Тогда он ещё не подозревал, что через два года произойдёт трагедия, его друзья решатся на восстание, а он войдёт в историю как один из «декабристов без декабря».
«Этот был там, он видел — и вернулся»
С 1823 по 1826 годы Пётр Яковлевич Чаадаев путешествует по Европе. Он мотивирует отъезд состоянием здоровья и потребностью в лечении. Конечной остановкой выбирает Швейцарию. Однако с самого начала отъезда его планы постоянно меняются, быстро начинает ощущаться нехватка денег, и тянет домой. За годы пребывания на Западе Чаадаев побывает в Англии, Франции, Швейцарии, Италии и Германии.
В 1826 году он возвращается. В Брест-Литовске его арестовывают по приказу Константина Павловича, который сразу доложил об этом Николаю I. Чаадаева подозревали в причастности к декабристам, изъяли бумаги и книги. 26 августа с Петра Яковлевича по повелению Николая I был снят подробный допрос, взята подписка о неучастии в любых тайных обществах. Через 40 дней его отпустили.
Уже во время путешествия в письмах к брату прослеживается особое внимание к религиозным вопросам Чаадаева. В дневнике Анастасии Якушкиной за октябрь 1827 года есть запись о философе той поры:
Пётр Чаадаев поселяется в подмосковной деревне своей тётки в Дмитровском уезде. Живёт уединённо, необщительно, много читает, обдумывает результаты путешествия, постепенно знакомится со сложившейся ситуацией в России. За ним установили постоянный тайный полицейский надзор.
В 34 года, в 1828 году Пётр Яковлевич начинает писать первое «Философическое письмо» — а уже в 1831 году заканчивает труд всей своей жизни. Рукописи «Философических писем» начинают ходить по рукам в русском образованном обществе в России и за рубежом. В это же время он возвращается в Москву и поселяется в доме Левашёвых на Новой Басманной, где останется до конца жизни.
С момента поселения Петра Яковлевича на Новой Басманной прекращается затворническая жизнь, он начинает выходить в свет и замечает, что интерес к его персоне не пропал. Раз в неделю, по так называемым «понедельникам», он собирает у себя в обветшалом флигеле представителей мыслящей России, ведёт беседы о религии, философии и истории. Со временем к Петру Яковлевичу приживается прозвище «басманный философ».
Русский поэт и эссеист Осип Мандельштам точно подметил причину популярности фигуры Чаадаева:
Денежное положение Петра Яковлевича ухудшается, он пытается вернуться на государственную службу, пишет письма Васильчикову, Бенкендорфу и даже Николаю I, предлагает свою кандидатуру на пост министра просвещения, но отказывается от должности в министерстве финансов.
Заслужив известность непечатающегося, но очень талантливого и умного писателя, Пётр Яковлевич стремится обнародовать свои «Письма», что оказывается нелегко, в стране цензура. В 1835 году он пишет Петру Вяземскому:
«Я достаточно легко опубликовал бы это сочинение за границей, но думаю, что для достижения необходимого результата определённые идеи должны исходить из нашей страны…» *
В стремлении опубликоваться Чаадаеву помогают многие его друзья. В том числе и Александр Сергеевич Пушкин.
Наконец, в 1836 году в журнале «Телескоп», в 15‑м номере выходит статья под названием: «Философические письма к г‑же ***. Письмо 1‑ое». Статья была не подписана. Вместо подписи значилось: «Некрополис. 1829 г., декабря 17». В редакционном примечании говорилось, что письма переведены с французского языка, что написаны они нашим соотечественником, и что «ряд их составляет целое, проникнутое одним духом, развивающее одну главную мысль». Предполагалось опубликовать и другие «Письма».
Обложка журнала в 1833 году
Реакция не заставила себя долго ждать. Публикация статьи вызвала небывалый скандал. «Некрополис», то есть мёртвый город, с которым Чаадаев сравнил Москву, как-то резко оживился, воскрес или «вспрял ото сна». По этому поводу австрийский посол граф Фикельмон в своём донесении канцлеру Миттерниху сообщал:
Статья дошла и до Николая I, который, ознакомившись с ней, заключил:
Портрет П. Я. Чаадаева, 1840‑е годы
Основные идеи статьи шли вразрез с государственной идеологией «Православие, самодержавие, народность». Пётр Яковлевич высказал мысль о том, что весь путь истории России не укладывается в философские модели — одни факты противоречат другим. Пройдя свой путь, Россия ещё находится в состоянии зарождения цивилизации:
Таким образом, Пётр Яковлевич показывает, что России отделена от «всемирного воспитания человеческого рода» и пребывает в состоянии духовного застоя, постоянно мечась между Западом и Востоком. В другом месте философ пишет:
«Первые наши годы, протёкшие в неподвижной дикости, не оставили никакого следа в нашем сознании, и нет в нас ничего лично нам присущего, на что могла бы опереться наша мысль; выделенные по странной воле судьбы из всеобщего движения человечества, не восприняли мы и традиционных идей человеческого рода» *
По мнению Чаадаева, выход из этого вечного пребывания в темноте заключается в религиозном слиянии с Западом, то есть установлении духовного единения, Царства Божьего на земле.
Государственные верхи естественно усмотрели в идеях Чаадаева «антипатриотизм», «преклонение перед Западом». Однако Пётр Яковлевич предложил обществу самокритику, «патриотизм с открытыми глазами», то, что позже Михаил Юрьевич Лермонтов выразит в стихах:
Люблю отчизну я, но странною любовью!
Не победит её рассудок мой.
Ни слава, купленная кровью,
Ни полный гордого доверия покой,
Ни тёмной старины заветные преданья
Не шевелят во мне отрадного мечтанья…
Публикация «Письма» оживила общественно-политические движения, стала отправной точкой раскола интеллигенции на западников и славянофилов. Чаадаев стал главным оппозиционером. Как заметил Александр Иванович Герцен:
«Насколько власть „безумного“… Чаадаева была признана, настолько „безумная власть“ Николая Павловича была уменьшена» *
В 1837 году Пётр Яковлевич напишет «Апологию сумасшедшего», работа не будет напечатана при жизни автора. Только в 1860 году Михаил Жихарёв передаст рукопись «Апологии» Николаю Чернышевскому, который опубликует статью в журнале «Современник». В этом труде философ довёл до конца основные идеи «Писем», попытался сгладить острые углы возникшей полемики и объяснить свою «странную» любовь к Родине.
Пётр Яковлевич Чаадаев уйдёт из жизни в 1856 году. До конца дней к нему будут ходить на Басманную, его духовное и идейное влияние признают такие общественно-политические деятели 1860–1870‑х годов как Герцен, Белинский и Чернышевский. О нём всегда с уважением будет говорить идейный противник, основоположник славянофильства Алексей Хомяков. Однако его «Философические письма» ещё долгое время будут запрещены к публикации в России. Ситуация переменится только с началом XX века
Надгробный камень на могиле Чаадаева
За несколько лет до смерти Чаадаев написал, что библиотека — «лучшая часть» его наследства, не подозревая, что его идеи и мысли будут доступны потомкам и внесут огромный вклад в формирование русской философии и развитие общественно-политической мысли во второй половине XIX века. В 1915 году Осип Мандельштам о значении фигуры Петра Яковлевича напишет:
«След, оставленный Чаадаевым в сознании русского общества, — такой глубокий и неизгладимый, что невольно возникает вопрос: уж не алмазом ли проведён он по стеклу?» *