за что расстреляли эфрона сергея
Сердце белого офицера
18.04.2018
Редактировать статью
Он страдал от бесконечных измен жены – Марины Цветаевой. Стараясь забыться, Сергей Эфрон искал себя то в рядах белогвардейцев, то среди сотрудников НКВД. Первые проиграли, вторые – заманили обратно из Парижа в Москву, предали и расстреляли.
Летом 1939 года, после 17 лет эмиграции, Марина Цветаева вместе с сыном Георгием возвратилась в Советский Союз. Делала она это с большой неохотой, но здесь уже больше года жили ее муж Сергей Эфрон и их дочь Ариадна. Ничего не предвещало беды – семья воссоединилась в уютном бревенчатом доме в Болшеве: в их распоряжении были две комнаты, веранда и огромный сквер, где Цветаева собирала хворост для костра. Вскоре по-семейному отметили именины Цветаевой: муж подарил ей издание Эккермана «Разговоры с Гете в последние годы его жизни». Казалось, можно было бы и забыть про советскую действительность, вот только дом, в котором они жили, в народе звали дачей НКВД. И поселили их там не просто так.
Муж Цветаевой – Сергей Эфрон – с первых дней революции сражался против большевиков. Однако к 1920 году он разочаровался в Белом движении и эмигрировал во Францию. С начала 30-х годов он возглавлял в Париже «Союз возвращения на Родину», не скрывал своих симпатий к СССР и вскоре был завербован органами НКВД. За определенную помощь те обещали забыть его былые грехи перед советской властью и обустроить комфортное возвращение всей его семьи в Страну Советов. Сергей Эфрон успешно выполнил порученное ему задание НКВД. И вот – у всех новенькие советские паспорта, и вот – все вместе на даче в Болшеве. Не прошло и двух месяцев, как все рухнуло.
В конце августа 1939 года арестовали Ариадну Эфрон, в начале октября – и самого Сергея Эфрона. Их обвинили в шпионаже. Пытаясь вызволить мужа и дочь, с дачи НКВД Цветаева писала Лаврентию Берии: «Сергей Яковлевич Эфрон – сын известной народоволки Елизаветы Петровны Дурново и народовольца Якова Константиновича Эфрона. Детство Сергея Эфрона проходит в революционном доме, среди непрерывных обысков и арестов. Почти вся семья сидит…»
С Мариной Цветаевой он познакомился в Коктебеле – в доме Максимилиана Волошина в 1911 году. Как только Сергею исполнилось 18 лет, они обвенчались. Почти сразу родилась и их первая дочь Ариадна – любимица Цветаевой. Эфрон учился на историко-филологическом факультете Московского университета и зарабатывал на жизнь рассказами, которые выпускал в собственном издательстве «Оле-Лукойе». Там же выпускались и сборники стихов Марины Цветаевой. Талант жены Эфрон ценил высоко – не смел ни в чем ограничивать ее свободы, в том числе и в романах на стороне. Сначала Цветаева завела отношения с его родным братом Петром, а когда тот умер, влюбилась в переводчицу Софью Парнок. Эфрон страдал молча, в итоге просто решив отправиться на фронт – шла Первая мировая война. Солдатом он так и не стал – отказали ввиду болезненности, но трудился медбратом в санитарном поезде и даже поступил в школу прапорщиков. Мечтал, что после – все же попадет на передовую. На фоне неудачного брака жизнь ему большой ценностью не казалась. Не спасало ситуацию даже рождение второй дочери Ирины.
В 1922 году Цветаева все же приехала с дочерью Алей к Эфрону. Он к тому моменту поступил на философский факультет местного университета и, пересмотрев свои взгляды на Белое движение, стал выпускать с единомышленниками журнал «Свои пути». Однако радость от воссоединения с семьей тут же омрачилась новым романом Цветаевой на стороне – на этот раз ее выбор пал на близкого друга Эфрона, Константина Родзевича. В 1925 году у Цветаевой родился сын Георгий, и никто точно не знал, от кого он. Эфрон думал было развестись, но Цветаева впала в истерику. В итоге все вместе они переехали в Париж.
Во Франции Эфрон примкнул к левому крылу евразийского движения – наиболее лояльному к новой советской власти. Как потомственный народник, Эфрон теперь уверен: раз его народ выбрал эту власть, так тому и быть. На подъеме он включился в работу по выпуску близкого к евразийству журнала «Версты», потом – такого же по духу журнала «Евразия». Когда в 1929 году последний был закрыт, Эфрон тяжело заболел – обострился туберкулез. Цветаева насобирала среди эмигрантов деньги на его лечение – весь следующий год Эфрон провел в одном из альпийских санаториев. Считается, что именно там его завербовала советская агентура. Вернувшись из санатория бодрым и уверенным в себе, Эфрон возглавил «Союз за возвращение на Родину», призывавший воспользоваться объявленной в СССР амнистией для белогвардейцев. «С. Я. совсем ушел в Сов. Россию, ничего другого не видит, а в ней видит только то, что хочет», – писала в те годы Цветаева. По ее записям выходит, что где-то с 1935 года Эфрон начал активно агитировать всю семью за возвращение в СССР. Первой в Москву уехала дочь Ариадна.
Эфрон точно вербовал в Париже добровольцев для войны в Испании на стороне республиканцев. Но в чем еще заключалась его работа на НКВД – до конца неясно. Существует версия, что он был причастен к убийству бывшего советского разведчика Игнатия Рейсса. Отказавшись возвращаться в СССР в 1937 году, да еще и пригрозив в письме «отцу народов» разоблачениями, Рейсс подписал себе приговор. В операции по ликвидации Рейсса Эфрон, скорее всего, играл небольшую роль – о цели задания не знал, лишь исправно докладывал о перемещениях «предателя». Тем не менее имя Эфрона во французских газетах указывалось едва ли не первым в списке предполагаемых убийц Рейсса. Да и почти сразу после убийства Эфрон спешно отправился в Гавр, из которого отплыл в Ленинград.
После этих событий от Цветаевой в Париже отвернулись все. Плюс ее постоянно вызывали на допросы в полицию. Эфрон же, по ее словам, присылал из Союза «совершенно счастливые» письма, рассказывал, с каким удовольствием Ариадна работает в советском журнале на французском языке Revue de Moscou, и призывал приезжать с сыном. Цветаева не могла решиться на это почти два года – мучили дурные предчувствия.
После ареста дочери и мужа Цветаева напишет Берии: «Когда я 19 июня 1939 года, после почти двухлетней разлуки, вошла на дачу в Болшеве и его увидела, я увидела больного человека. О болезни его ни он, ни дочь мне не писали. Тяжелая сердечная болезнь, обнаружившаяся через полгода по приезде в Союз, вегетативный невроз. Я узнала, что он эти два года почти сплошь проболел, пролежал. Но с нашим приездом он ожил, за два первых месяца ни одного припадка, что доказывает, что его сердечная болезнь в большой мере была вызвана тоской по нам и страхом, что могущая быть война разлучит навек. Он стал ходить, стал мечтать о работе, без которой изныл, стал уже с кем-то из своего начальства сговариваться и ездить в город. Все говорили, что он действительно воскрес. И тут 27 августа арест дочери. »
Ариадна была арестована по подозрению в шпионаже. На протяжении месяца следователи не могли выбить из нее ничего. Но допросы по восемь часов в день, карцер, избиение и инсценировка расстрела сделали свое дело. Один из последних допросов вновь начинался словами: «Я просто решила вернуться на родину и не преследовала цели вести работу против СССР». Но заканчивался он совершенно другим: «Я признаю себя виновной в том, что с декабря 1936 года являюсь агентом французской разведки, от которой имела задание вести в СССР шпионскую работу. Не желая скрывать чего-либо от следствия, должна сообщить и то, что мой отец Эфрон Сергей Яковлевич, так же, как и я, является агентом французской разведки. » Позднее она откажется от этих показаний, но это уже не будет иметь никакого значения.
За что расстреляли эфрона сергея
В его лице я рыцарству верна.
— Всем вам, кто жил и умирал без страху.
Такие – в роковые времена –
Слагают стансы – и идут на плаху.
Марина Цветаева 1914 год
И по сей день можно слышать: «Сергей Эфрон? Это страшный человек!…»
Речь идет о спутнике всей жизни Марины Цветаевой, о котором она писала:
Мы никогда не расстанемся. Наша встреча – чудо.
Лицемерила ли она, когда в письме на имя не то Сталина, не то Берии писала:
Это человек величайшей чистоты, жертвенности и ответственности.
«Убийца», «предатель»… «рыцарь Белого движения», который в конце стал «платным агентом большевиков» – вот обвинения в адрес Эфрона, которые охотно подхватываются досужими языками.
К сожалению, до сих пор в цветаеведении немало директивного: вместо документов – извлеченная неизвестно откуда голая информация.
Конечно, на газетных страницах особенно не развернешься, но ведь многие архивы – не только личные или НКВД, но и французской, и швейцарской полиций – попросту закрыты.
Обратимся к его истокам, к его началам.
Марина Цветаева писала о нем:
Он весь – лихорадочная жажда всего.
Но вот наступает 1914 год, и Сергей Эфрон – человек искусства – буквально продирается к участию в человеконенавистнической истребительной бойне, осуждаемой «совестью Европы» Роменом Ролланом и другими великими пацифистами.
По здоровью он не годился для армии, но он устраивается в санитарный поезд, а потом в школу прапорщиков. На фронт Эфрону не пришлось попасть – он прикреплен к запасному полку, размещенному в Кремле, где и застает его Октябрь 17-го.
И опять он добровольно устремляется в «лебединый стан» Белой гвардии, защищающей безнадежное дело русской монархии. Там он подписывает присягу, обязующую отказаться от своей личной жизни, отдать ее всю спасению родины. Особый пункт присяги требовал отречения от родителей, жен, детей…
Эфрон предлагает собственный план, хотя понимает, что полковникам, скорее всего, не понравится инициатива какого-то прапорщика. Однако к нему прислушиваются и посылают его вновь в Москву с особым заданием – за деньгами и людьми. С Белой гвардией Сергей Эфрон проходит весь ее скорбный путь и в конце концов оказывается на береагх Влтавы – студентом пражского университета.
Эфрон не был физически крепким, здоровым человеком, так что все его подвиги, требовавшие физического напряжеиня, не были для него естественными, а были надрывными. В них надрывалась его душа…
Среди писателей, художников, артистов, ученых разве мало тайных агентов, разведчиков, шпионов, перебежчиков… Почему же именно имя Сергея Эфрона вызвало к себе со стороны многих столь упорное негативное отношение?… Не потому ли, что оно тесно связано с именем Марины Цветаевой, чья слава из неприметного забытья возгоралась всё и выше и выше и стала перекрывать звучание других ярких имен?… И возникла нужда, как говорил пушкинский Сальери, ее «остановить – не то мы все погибли»…
Вступив в армию, чтобы сражаться, то есть проливать кровь, Эфрон изменил художническому делу – делу гуманизма. Но об этой его измене не говорят.
Встав под Белое знамя, он изменил революционному делу своих родителей, посвятивших свою жизнь уничтожению самодержавия. Об этой его измене тоже не говорят.
Свой путь в Белой гвардии он начал тайным агентом – лазутчиком во вражеском стане. Об этом тоже почему-то не говорят.
«Жажда всего» у Эфрона, в том числе и политической деятельности, сказалась и в эмиграции.
Эмигрантская среда никогда не была единой, она распадалась на разные группы, на разные либеральные и прочие движения.
Сергей Эфрон не был с монархистами, с кадетами, которых иронически именовал «Дарданеллами Николаевичами», с эсерами – «мелкой земской единицей», с социал-демократами – «твердокаменными или твердолобыми» и т.п. Он всегда шел своим, особым, путем.
Амплитуда его порывов необычайно широка: в Кондаковском институте в Праге он хотел уйти в монахи; был актером – оператором – журналистом и в конце концов избрал опасную политическую стезю.
Из протоколов его следственного дела:
Наша белоэмигрантская группа придерживалась антисоветской ориентации и одновременно антибелогвардейской.
Алексей Эйснер, один из сподвижников Эфрона, который после Испании возвратился на родину и свое отсидел, сказал:
Мы были идеалистами и фанатиками.
(Недаром один очень умный человек сказал:
А что будет, если советская власть падет и вся эмиграция возвратится в Россию? Да мы же все перестреляем друг друга!…),
Еще в России, в смутный период между Февралем и Октябрем, посещая клубящиеся возле памятников Пушкину и генералу Скобелеву митинги, Эфрон произносил высокие слова: «Гражданин человечества»… «царство свободы и справедливости»…
Вот его портрет того времени:
На худом, нервном лице – огромные серо-зеленые глаза (озера)…
Во всем облике какая-то редко встречающаяся серьезность, и
порой вдруг – оживление, бьющий изнутри темперамент.
Но Эфрон разочаровался и в добровольческом движении. В 1924 году он пишет статью «О добровольчестве». Добровольчество начиналось теми, чью душу переполнило «не могу»:
карательные отряды, порку, виселицы, отбирание награбленного…
пьяный мародер… взяточник-контрразведчик…, вымогатель, кокаинист, преступник… бывший пристав, от которого страдала вверенная ему округа…
к соблюдению долга и принесению всевозможных жертв на «алтарь отечества»…
Вот расклад, в котором очутился Сергей Эфрон – этот неуемный «бабушкин внучек», с жаждой деятельности и печатью жертвенности.
Кончаются войны и революции, власти приходят и уходят, а народу выправлять все вывихи и изломы покореженной земли…
Непричастность к дальнейшей судьбе Родины породила у Сергея Эфрона чувство вины и жажду искупления. Он надеялся, что рано или поздно народ избавится от ига большевизма и обретет свой настоящий путь – путь великой России. А пока нужно было примириться с родиной, какая она есть, и заслужить ее прощение и возможность вернуться туда, где творилась ее подлинная история.
Мир раздирался противоречиями. Наступление фашизма, гражданская война в Испании, злоба мировой реакции против Советского Союза…
Эфрон не предавал своих друзей, но он готов был бороться с врагами родины, тем более что столько самых передовых европейских умов – Пабло Пикассо, Анатоль Франс, Гербрет Уэллс, Бернард Шоу, Лион Фейхтвангер, Андре Мальро и другие – осеняли своим благословением политические миражи, говорили о расцвете народной жизни в советской России…
«Союз возвращения» оказался опутанным паутиной тайной советской полиции.
О деятельности Эфрона, о его связях с советской разведкой, наконец, о «деле» Эфрона, извлеченном из архивов КГБ, в последние годы пишут много, но по сути о его роли тайного агента мы знаем еще очень мало. Аркадий Ваксберг, которому многое известно, в статье «Правда о платном агенте» пишет:
Я не был шпионом. Я был честным агентом советской разведки.
Наиболее громким было дело Рейсса, которое получило широкую огласку. Эфрон в нем то ли был главным организатором, то ли сам принимал участие в убийстве, то ли он только был в автомобиле, который вез убийц, то ли его в этом автомобиле не было и он был лишь диспетчером, передающим чужие указания, то ли он вообще и не подозревал о замысле убийства и т.п. Все это пока остается неясным.
Говорят о каких-то документах, но никто этих документов не предъявил. И по сути ничего существенно нового по сравнению с западными публикациями 1937 года не добавлено.
А можно ли, например, доверять показаниям Ренаты Штейнер – певички, личности очень сомнительной, которая принимала советское подданство, выходила замуж за сотрудника НКВД, снова уезжала на Запад и т.д.
Достоверно известно лишь то, что Эфрон содействовал НКВД в вербовке агентуры среди белоэмигрантов и французских коммунистов и то, что он вербовал добровольцев в Испанию.
Да, он был тайным агентом. И в этом его главная вина.
Но быть тайным агентом Эфрону не привыкать.
Змеиного укуса труднее всего избежать строящим воздушные замки. Сколько пылких сердец попадали в ловушки коварства…
Увы, Сергей Эфрон не дотягивал до поэта – потому и угодил в наиболее грязную политическую ловушку.
Вправе ли творить свои скороспелые суды над слепыми жертвами коварных сплетений умеющие вовремя умывать руки?
Прежде чем нагнуться за камнем, чтобы бросить в Сергея Эфрона, задумаемся вот над чем. В продолжающейся до наших дней кровавой истории ХХ века столько могил ушедших умирать (в том числе и добровольно) – за что? За Гитлера? За Сталина? За Саддама Хусейна?… И каковы были все деяния наших близких, чьи портреты мы бережно храним?…
Известно, что в 1937 году, после разоблачения причастности советской агентуры к ликвидации невозвращенца Игнация Рейсса, Эфрон бежал в Советский Союз. На родине он был арестован и расстрелян как иностранный шпион.
Ах, как хочется многим узнать цену «платного агента»! Сколько сребренников он получал за предательство… Но ведь своего Христа он не предавал – предавал он только свои старые иллюзии, взамен которых получал новые. И за всё с ним сполна расплатились. Не квартирами в высотных домах, не особняками, не орденами, а плахою.
Рейсс – человек достойный; вызывающий восхищение ветеран революционного движения и т.д.
Велика ли вина Сергея Эфрона, что он, имея характер воина, готов был бросаться в слепую авантюру подвига, толком не умея отличить истину добра от истины зла? Нет, это его великая беда!…
А могла ли Марина Цветаева, о которой досуже спорят: знала – не знала… Могла ли она так легко его бросить с этой бедою у порога плахи?…
Известны слова Марины Цветаевой на допросе в парижской полиции:
Его доверие могло быть обмануто, мое к нему – никогда.
А если говорить о действительной вине Сергея Эфрона, так она в том, что у него не хватило мужества посвятить свою жизнь служению Великому Поэту…
—————————
*) РОВС – Российский общевоинский союз.
За что расстреляли эфрона сергея
24 октября Эфрона помещают в психиатрическое отделение больницы Бутырской тюрьмы. Врачи отметили, что хотя органического неврологического заболевания нет, налицо выраженные явления вегетативного невроза, и сочли, что Эфрон «нуждается в лечении в психиатрическом отделении больницы Бутырской тюрьмы в течении 30-40 дней и последующем переосвидетельствовании».
Однако это заключение психиатров было официально оформлено лишь 22 ноября, по-видимому, в связи с новым ухудшением состояния Эфрона.
А через два дня, утром 26 октября, надо думать, прямо с больничной койки, Эфрона доставляют на второй допрос. Сначала ему под расписку дают ознакомиться с постановлением о предъявлении обвинения:
ПОСТАНОВЛЕНИЕ
(о предъявлении обвинения)
Гор. Москва, 1939 г., октября 23 дня. Я, Следователь Следчасти ГУГБ НКВД СССР – Мл. Лейтенант Гос. Безопасности Иванов, рассмотрев следственный материал по делу № 644 и приняв во внимание, что Эфрон-Андреев Сергей Яковлевич достаточно изобличается в том, что являлся одним из руководителей белогвардейской «евразийской» организации, существовавшей во Франции, которая вела активную подрывную работу против СССР. Одновременно являлся агентом одной из иностранных разведок, по заданию которой направлял в СССР людей для ведения шпионской, террористической работы. Являлся секретным сотрудником органов НКВД и скрывал свою шпионскую связь с иностранной разведкой. –
Руководствуясь ст.ст. 128 и 129 УПК РСФСР, привлечь Эфрон-Андреева Сергей Яковлевича в качестве обвиняемого по ст.ст. 58-1а, 58-8, 58-13 (18), 58-11 УК РСФСР, о чем объявить обвиняемому под расписку в настоящем постановлении.
Копию постановления, в порядке ст. 146 УПК РСФСР, направить прокурору».
А в это время Марине Цветаевой, оставшейся с сыном после ареста мужа без средств, приходится срочно искать, как заработать на жизнь. Надо было помогать передачами и Ариадне и Сергею Яковлевичу. К тому же наступали холода (для топки печки она с сыном собирала в саду хворост), а вся теплая одежда застряла с парижским багажом на таможне, так как он был послан на имя Ариадны Эфрон. Цветаева пишет в следственную часть НКВД 31 октября:
«… Я живу загородом, наступает зима, ни у меня, ни у сына нет теплой одежды, одеял и обуви, и пока-что нет возможности приобрести таковые заново.
Настоящим ходатайствую, в случае если невозможно сейчас получить всего мне принадлежащего багажа, о разрешении на получение мною из него самых необходимых мне и сыну зимних вещей, без которых я не вижу, как мы перезимуем…» (20)
1 ноября 1939 года Эфрон на очередном допросе пожелал дополнить свои показания, данные на предыдущем допросе, фактом, имеющим, как он сказал, непосредственное отношение к его антисоветской работе, связанной с его пребыванием в евразийской организации.
LiveInternetLiveInternet
—Метки
—Музыка
—Поиск по дневнику
—Подписка по e-mail
—Статистика
«В его лице я рыцарству верна. «
16 октября 1941 года в Орле во внутренней тюрьме НКВД был расстрелян Сергей Эфрон.
Три года счастья
Первые годы брака — самые счастливые в их совместной жизни.
Об этом говорят и стихи, и письма. Цветаева восхищается мужем, воспевает его красоту («…огромные глаза цвета моря», «аквамарин и хризопраз / Сине-зеленых, серо-синих, /Всегда полузакрытых глаз», «жест царевича и льва»). Сравнение со львом не случайно. Лев — символ царственности и силы — прозвище, данное Мариной мужу, в котором она видит олицетворение всех мужских качеств: мужественности, жертвенности, благородства. («Вашего полка — драгун, / Декабристы и версальцы».)
Всегда откровенная в стихах, Цветаева не устает говорить о своем счастье:
Да, я, пожалуй, странный человек,
Другим на диво!
Быть, несмотря на наш двадцатый век,
Такой счастливой!
Не слушая о тайном сходстве душ,
Ни всех тому подобных басен,
Всем говорить, что у меня есть муж,
Что он прекрасен.
Я с вызовом ношу его кольцо!
— Да, в Вечности — жена, не на бумаге. —
Его чрезмерно узкое лицо
Подобно шпаге.
Безмолвен рот его, углами вниз,
Мучительно-великолепны брови.
В его лице трагически слились
Две древних крови.
Он тонок первой тонкостью ветвей.
Его глаза — прекрасно-бесполезны! —
Под крыльями распахнутых бровей —
Две бездны.
В его лице я рыцарству верна,
— Всем вам, кто жил и умирал без страху! —
Такие — в роковые времена —
Слагают стансы — и идут на плаху.
Цветаева свято верила, что все сказанное в стихах сбывается. (Недоумевала, как это Ахматова могла позволить себе такие строчки: «Отними и ребенка, и друга, / И таинственный песенный дар».) Как же она сама могла написать такое? Упоенная собственным счастьем, не думала, что «роковые времена» когда-нибудь настанут?
Через три недели в Сараеве убьют наследника австро-венгерского престола Франца Фердинанда и начнется Первая мировая война, которая не обойдет и Сергея Эфрона. «Плаха» его ждет еще не скоро, но сказанное в горделивых и радостных стихах в счастливые дни молодости сбудется самым страшным образом… Увы, поэт часто оказывается пророком.
Второй Маринин сборник стихов «Волшебный фонарь» был посвящён Сергею Эфрону. Героиня видит все словно через волшебный фонарь — отсюда и название. Именно в этом сборнике впервые напечатаны стихи, написанные в первые дни знакомства, и стихотворение «На радость». Точная дата его написания неизвестна, но это уже обращение к реальному Сергею Эфрону — в вечности и нерушимости союза с которым Цветаева не сомневается.
Ждут нас пыльные дороги,
Шалаши на час
И звериные берлоги
И старинные чертоги…
Милый, милый, мы, как боги:
Целый мир для нас!
Всюду дома мы на свете,
Все зовя своим.
В шалаше, где чинят сети.
На сияющем паркете…
Милый, милый, мы, как дети:
Целый мир двоим!
Солнце жжет, — на север с юга,
Или на луну!
Им очаг и бремя плута,
Нам простор и зелень луга…
Милый, милый, друг у друга
Мы навек в плену.
Эфрон в это же время выпустил книгу «Детство». Книга во многом автобиографична. В семилетнем Кире Эфрон изобразил себя. В последней главе — «Волшебница» — в образе Мары — без труда узнается Марина Цветаева. Сергей Эфрон понял главное в своей жене: ее дар волшебен, обычные моральные критерии к ней неприложимы. «Мне необходим подъем, только в волнении я настоящая», — говорит Мара. В будущем не раз в отношении к жене Сергей будет исходить именно из такого понимания ее сути.
Из письма Марины философу В.В. Розанову весной 1914 года:
«Я замужем, у меня дочка — Ариадна (Аля), моему мужу 20 лет. Он необычайно и благородно красив, он прекрасен внешне и внутренне… В Сереже соединены — блестяще соединены — две крови: еврейская и русская. Он блестяще одарен, умен, благороден… Сережу я люблю бесконечно и навеки. Если бы Вы знали, какой это пламенный, великодушный, глубокий юноша! Я постоянно дрожу над ним. От малейшего волнения у него повышается t°, он весь — лихорадочная жажда всего… За три — или почти три — года совместной жизни — ни одной тени сомнения друг в друге. Наш брак до того не похож на обычный брак, что я совсем не чувствую себя замужем и совсем не переменилась, — люблю все то же и живу все так же, как в 17 лет.
Мы никогда не расстаемся. Наша встреча — чудо… Он — мой самый родной на всю жизнь. Я никогда бы не могла любить кого-нибудь другого, у меня слишком много тоски и протеста. Только при нем я могу жить так, как живу — совершенно свободная».
Первая измена
В октябре 1914 года Цветаеву захватывает новое чувство, безудержное и страстное.(«Схватила за волосы судьба»). К женщине. Поэтессе Софье Парнок. Известной не только стихами, но и своими лесбийскими наклонностями, имевшей к моменту знакомства с Цветаевой большой опыт однополой любви. («Вы слишком многих, мнится, целовали…»)
Цветаева же в это время — жена и мать, но, очевидно, женщина еще не проснулась в ней. Об этом свидетельствуют и ее собственные стихи из цикла «Подруга» («Этот рот до поцелуя / Твоего был юн. / Взгляд — до взгляда — смел и светел, / Сердце — лет пяти…»), и стихи Софьи Парнок, адресованные своему сопернику — мужу Марины:
И впрямь прекрасен, юноша стройный, ты:
Два синих солнца под бахромой ресниц,
И кудри темноструйным вихрем,
Лавра славней, нежный лик венчают.
Адонис сам предшественник юный мой!
Ты начал кубок, ныне врученный мне, —
К устам любимой приникая,
Мыслью себя веселю печальной:
Не ты, о юный, расколдовал ее.
Дивясь на пламень этих любовных уст,
О, первый, не твое ревниво, —
Имя мое помянет любовник.
«Юный», не сумевший расколдовать, — это, конечно, Сергей Эфрон. И не случайно в стихах Марины Цветаевой, обращенных к мужу, никогда не было и не будет никакой эротики.
Но платить жене той же монетой было совершенно несвойственно Эфрону. В таких ситуациях он всегда самоустранялся.
Весну и лето 1915 года подруги живут вместе, сняв комнату. Сергей Эфрон переезжает с Борисоглебского переулка к сестре, а Марина, оставив маленькую Алю на попечение няни, уезжает к родственникам Парнок на Украину, где они живут на даче, потом гостят в Коктебеле у Волошина. Этот роман не был тайной для их друзей, родных и знакомых. Мудрая Пра (мать Волошина) уговаривает их не принимать никаких мер, ибо они «не в силах разрушить эти чары».
Началась Первая мировая война, и Сергей уходит добровольцем на фронт.
Вовсе не из политических убеждений оказался он в белой гвардии Корнилова. Эфрон не интересовался политикой, вообще не подлежал призыву из-за туберкулёза лёгких. Ему был всего 21 год, он учился на Литературных курсах, из которых вырос впоследствии Литературный институт, выпустил первую книжку рассказов. Неизвестно, как сложилась бы его судьба, если бы не эта роковая страсть жены. Он ушёл на войну, потому что не видел другого выхода из семейного тупика, чтобы как-то разрубить этот гордиев узел, дать свободу Марине.
На фронт его поначалу не берут, и в марте 1915 года он поступает на службу санитаром в Отдел санитарных поездов Всероссийского земского союза.
187-й поезд, куда его определили, курсировал по маршруту Москва — Белосток — Москва. Санитарный поезд, конечно, не фронт, но все равно дело опасное. Возражала ли Марина Ивановна против такого решения мужа? По-видимому, нет. Во всяком случае, нам об этом ничего не известно.
Над Сергеем «летают аэропланы», рядом взрываются бомбы, одна из них — чуть ли не в пятнадцати шагах. Но в его душе нет и тени каких-то недобрых мыслей по отношению к Марине, которая в это время упивается своим новым чувством. Он понимает, что она не властна в своей страсти, что это своего рода болезнь. Из санитарного поезда просит сестру Елизавету: «…будь поосторожнее с Мариной, она совсем больна сейчас» — и продолжает заботиться о семье.
Из письма Цветаевой :«Сережу я люблю на всю жизнь, он мне родной, никогда и никуда от него не уйду. Пишу ему то каждый, то — через день, он знает всю мою жизнь, он мне родной, только о самом грустном я стараюсь писать реже. На сердце — вечная тяжесть. С ней засыпаю и просыпаюсь… Разорванность от дней, которые надо делить, сердце все совмещает».
На следующий день после последнего стихотворения-воспоминания о Парнок, Цветаева принесла покаяние мужу — на жизнь вперёд:
Самозванцами, псами хищными
я дотла расхищена.
У палат твоих, царь истинный,
стою нищая!
….А Сергею Эфрону уже мало санитарного поезда. Он рвется на фронт: «Меня страшно тянет на войну солдатом или офицером, и был момент, когда я чуть было не ушел и ушел бы, если бы не был пропущен на два дня срок для поступления в военную школу. Невыносимо, неловко мне от моего мизерного братства — но на моем пути столько неразрешимых трудностей. Я знаю прекрасно, что буду бесстрашным офицером, что не буду совсем бояться смерти».
На фронте
Белая гвардия, путь твой высок:
Черному дулу — грудь и висок.
Божье да белое твое дело:
Белое тело твое — в песок.
Не лебедей это в небе стая:
Белогвардейская рать святая
Белым видением тает, тает…
Старого мира — последний сон:
Молодость — Доблесть — Вандея — Дон.
И — она же: «Этот «белый лебедь» записывается в вОроны, то есть в просоветскую организацию «Союз возвращения на родину». На родину возвращаются по-разному. Некоторые приползают на коленях и лижут руки. И все равно их бьют. Он не только просит советского гражданства, этот Сергей Эфрон. Он еще и становится советским разведчиком, идет на союз с дьяволом, с НКВД. Он решает вернуться в СССР «хоть тушкой, хоть чучелком». Но дьявола не обманешь, он сам отец Лжи. От Сергея потребуют не клятв, а расписки кровью. Чужой кровью».
Всё так. И всё не так!
В эмиграции
«Я – не шпион, я – советский разведчик»
А Бог с Вами!
Ходите овцами!
Ходите стадами, стаями
Без меты, без мысли собственной
Вслед Гитлеру или Сталину
Являйте из тел распластанных
Звезду или свасты крюки.
Высказывал ли кто-нибудь из русских поэтов такие мысли в первой половине 30-х годов? Насколько нам известно — нет.
Существует полупризнание самого Эфрона: «Меня запутали в грязное дело».
В оправдание Эфрона, замешанного в убийстве Рейсса, скажем: о письме Рейсса к Сталину он мог и не знать. Вполне вероятно, что ему просто сказали: это предатель, который собирается сообщить секретные сведения врагам нашей страны.
Арест
В 1939 году в жизни Эфрона происходит новая катастрофа – провал. Его отзывают в СССР. Вскоре туда прибывают и Марина с Муром (Цветаева не разделяла идеалистических взглядов мужа и не хотела в СССР, но после того, как обнаружилась его «вторая жизнь», в эмиграции ее затравили и лишили средств к существованию). Вначале всё было хорошо: их поселили на даче в Болшево.
Однако вместо заслуженной тихой спокойной жизни, не говоря уже о наградах, которые Родина должна была ему вручить за тяжелую, изнурительную, страшную работу разведчика, Сергей вскоре получает камеру в тюрьме и вздорное обвинение в сотрудничестве с французской разведкой.
Эфрон и тут не теряет присутствия духа и мужества. Его на Лубянке избивают, пытают, не дают спать, есть и пить, запугивают расстрелом и требуют, чтоб он подписал показания, свидетельствующие о том, что его жена – Марина Цветаева вела антисоветскую работу как агент иностранной разведки. Эфрон потрясен случившимся – меньше всего он, бежавший от французской разведки, которая пыталась арестовать его за шпионаж в пользу СССР, ожидал встретить такой прием на Родине, в стране, которую он считал светочем прогресса, идеализировал, защищал от эмигрантских нападок, отправил сюда свою дочь Ариадну (тоже оказавшуюся в тюрьме по надуманному обвинению).
Сергей Эфрон был обречен. Он слишком много знал о деятельности советской разведки за рубежом. Он нужен был НКВД во Франции, но совсем не нужен был в Советской России. Кроме того, началась война. Дивизии вермахта приближались к Москве, захватывая один город за другим. Нельзя было исключить вероятность, что уже к середине осени немцы возьмут Москву (вспомним, что по плану «Барбаросса» парад победы на Красной площади должен был состояться 7 ноября). Высокие чины из советских спецслужб отчаянно боялись, что Сергей Эфрон может оказаться в руках гестаповцев и что те окажутся удачливее (или многоопытнее) в выбивании показаний. А Эфрон, бывший одним из руководителей резидентуры НКВД во Франции, начиная с 1931 года, расскажет о работе парижской резидентуры.
Конец его был предрешен… Увы, таковы законы реальной политики. Разведки всех стран мира в подобных ситуациях поступали так. Не понимать это мог только безнадежный романтик, вечный доброволец, человек чести, рыцарь, неизвестно как попавший в ХХ век Сергей Эфрон…
На плахе
Ещё в 1929 году, увлекшись кинематографией, он снялся однажды в немом фильме «Мадонна спальных вагонов», где сыграл белогвардейца, оказавшегося в большевистской тюрьме и приговоренного к расстрелу. Два дюжих солдата заходят в камеру. Эфрон пятится в угол, закрывает глаза руками, сопротивляется. Солдаты его бьют и тащат к выходу. Чем не пророчество о том, что произойдет через 12 лет?
На самом деле Эфрон умирал не так, как его герой на киноэкране. Он был измучен непрекращающимися допросами и избиениями. Он перенес инфаркт и постоянно испытывал боли в сердце. На почве тяжелого психического потрясения, усугубленного издевательствами, у Сергея начались галлюцинации: он слышал голоса. Ему всё время чудился голос Марины, ему казалось, что она тоже здесь, в тюрьме.
Он пытался покончить с собой, но палачи и тюремные врачи не дали. Осенью 1941 года расстреливали уже не Сергея Эфрона, а полутруп, который и сам бы умер через пару месяцев. Вероятнее всего, Эфрон даже не понимал, что с ним происходит, и кто он такой, когда за ним пришла расстрельная команда. Жизнь, как всегда, оказалась страшнее и непригляднее кино.
Эфрон любил свою Родину, и когда она называлась Российская империя, и когда она стала называться СССР. Он готов был пострадать и умереть за нее – и пострадал и умер. Он был готов перенести за нее позор и поношения со стороны тех, кого уважал, с кем дружил, с кем рядом жил – и перенес. Он, сам того не желая, принес ей в жертву и тех, кого любил, больше самого себя – дочь и жену. Свой невыносимо трагический путь он прошел до конца.
Следствие по делу Эфрона официально было закончено 2 июня 1940 года — в этот день он подписал протокол об окончании следствия. Но фактически допросы продолжались. Через неделю из Эфрона удалось выбить показания, что он был шпионом французской разведки и что его завербовали при вступлении в масонскую ложу. Лучше не будем себе представлять, как удалось получить такие признания. Не всякая психика может выдержать даже описание того, что происходило. Что же говорить о больном физически, а тогда уже и психически Эфроне?
На закрытом судебном заседании Военной Коллегии Верховного Суда подсудимый Андреев-Эфрон сказал: «Виновным признаю себя частично, также частично подтверждаю свои показания, данные на предварительном следствии. Я признаю себя виновным в том, что был участником контрреволюционной организации «Евразия», но шпионажем я никогда не занимался. Я не был шпионом, я был честным агентом советской разведки. Я знаю одно, что, начиная с 1931 года, вся моя деятельность была направлена в пользу Советского Союза».
Суд удалился на совещание. (Соблюдали-таки, сволочи, формальности!) После чего был вынесен приговор: Эфрона-Андреева Сергея Яковлевича подвергнуть высшей мере наказания — расстрелу. Обжалованию приговор не подлежал. Но был приведен в исполнение только 16 октября 1941 года, когда немцы подходили к Москве.
Сергей Яковлевич Эфрон не дал никаких компрометирующих показаний ни на кого из тех, о ком его допрашивали. Для этого надо было обладать таким мужеством, для которого нет в языке подходящих слов, перед которым можно только преклонить колени.
«Такие в роковые времена…» Сбылось.
