жужжать иль не жужжать вот тля в чем заморочка
Так заговорил бы Гамлет, если бы угодил в тюрьму за убийство своих родственников
Записала Елена ИВАНИЦКАЯ
«Новая газета», 01.04.2002
Фима ЖИГАНЕЦ, в миру Александр Сидоров, на чьей совести переводы классической поэзии на тюремную феню, коренной ростовчанин. Покидать родной город, неиссякаемый источник своего вдохновения, не собирается. Здесь составлен «Словарь блатного и лагерного жаргона», здесь в тюремной газете «Голос совести» в восьмидесятые началась его литературная карьера, спровоцированная интересом к языку уголовного мира.
— Прежде всего меня поразило богатство лагерного жаргона. Сравните немецкое уголовное арго – бедный, убогий словарь. А у нас – драгоценные россыпи. Как же так? Почему? Стал заниматься историей уголовной субкультуры. И скоро понял — за богатство нашей фени нужно «благодарить» Иосифа Виссарионовича: ни одна страна не создавала такого огромного, такого всеохватного архипелага ГУЛАГ. Крестьяне, интеллигенция, дворяне, мещане, миллионы и миллионы – все несли в лагеря свой язык. Целые языковые реки вливались в жаргон зоны. Когда Дмитрий Сергеевич Лихачев в 1933 году писал о чертах примитивизма лагерного языка, это был еще замкнутый, неразвитый жаргон: архипелаг еще не был полностью открыт.
Мне часто задают совершенно бессмысленный вопрос: вот вы хвалите уголовный жаргон, а если бы вашу дочку изнасиловали? Если бы у меня была дочь (у меня сын) и случилась такая трагедия, я был бы убит горем, замочил мерзавца. Но разве жаргон стал бы беднее? Да, я фанатик жаргона. По знаниям в этой области человека моего уровня нет сегодня в России, без стеснения говорю.
В последние годы выходило много блатных словарей, но они никуда не годятся. Когда говорю об этом, распаляюсь. У меня даже есть статья «Трагедия и комедия блатных словарей». Чистые филологи вообще не должны браться за это, они не общаются с носителями языка, основываются на всяких старых закрытых справочниках, они почему-то думают, что блатной язык не изменяется: как говорили в 30-е годы, так и сейчас говорят.
Вот справочник Жака Росси по ГУЛАГу – прекрасный. Еще бы, двадцать один год оттрубил по тем лагерям! К сожалению, Андрей Синявский не создал словаря, но в его «Голосе из хора» есть интереснейшие наблюдения и над языком, и над субкультурой арестантов.
Меня часто спрашивают: почему я выбрал еврейский псевдоним? Это ошибка, объясняемая как раз незнанием жаргона и плохим знанием русского языка. Я взял имя деда, русского человека Ефима Матвеевича Мельникова. А слово «жиган» в арго пришло из русских говоров, где корень «жиг», «жег» связан со значением «гореть, жечь». Первоначально «жиган» – тот, кто связан с огнем, кочегар например. Позже слово стало обозначать «горячего», озорного человека. Сейчас «жиган» значит отчаянный, дерзкий уголовник. Я прибавил уменьшительный суффикс, и получился Фима Жиганец.
В блатной фене вообще очень много метафорически переосмысленных архаизмов, которые сохранились в ней в отличие от гражданского лексикона, только за последние сто лет безвозвратно утратившего около шестидесяти тысяч слов!
Например, жертва по фене – «лох». У поморов «лох» – это лосось. В уголовный жаргон слово пришло через язык офеней (коробейников), где «лох» значило — мужик, а «солоха» – баба.
Часто говорят: вот, мол, гласность привела к вседозволенности, русский язык засоряется блатными выражениями, происходит криминализация культуры. Тут все поставлено с ног на голову: не потому криминальные, жаргонные элементы проникают в общество, что кто-то «дозволил», а потому, что общество давно криминализовано — от высших эшелонов власти до последнего бомжа. В эпоху раннего реабилитанса из лагерей потекли и блатные, и интеллигенция. Культура отреагировала: появился Высоцкий с блатными песнями. Дворовые песни, наколки, восьмиклинки. Но все-таки атмосфера в обществе не была криминальной, и это осталось островком в культурном море, неким пограничным явлением.
Взросление моего сына пришлось на очень тревожный период: бандит был романтической фигурой, рэкетир – героем нашего времени. И общество, и культура с готовностью впитывали криминальные элементы. Стал популярен, например, уголовный шансон. Это какая-то банда уродов! Какая-то Вика Цыганова откуда-то вылезла.
Настоящая арестантская песня совсем другая, в ней есть душа, вспомните хотя бы «Я помню тот Ванинский порт» Бориса Ручьева. Говорить, что кто-то сверху внедряет криминальную культуру, – нелепо. Если общество разберется само с собой, если будут нормальные законы и нормальное их соблюдение, то блатной жаргон, блатная песня займут свою нишу, где-то с краю, как и должно быть.
Язык – саморегулирующаяся система, для филолога это само собой разумеется. Русский язык и раньше заимствовал слова и выражения из языка арестантов, жуликов, шулеров. «Втирать очки» – шулерский термин. «Двурушничать» – просить милостыню двумя руками, термин профессиональных нищих. «Подчистую» – от арестантского выражения «идти подчистую», то есть с чистым паспортом.
Когда меня обвиняют, что я покусился на Пушкина, Лермонтова, Шекспира, я просто недоумеваю. Как, чем я их оскорбил? Я получил несколько писем от нашего известного фразеолога, этимолога профессора Валерия Михайловича Мокиенко, он очень высоко оценил переводы. Горжусь этой своей книгой. До сих пор душа поет: ух, как я это сделал!
Я с вас тащился; может, от прихода
Ещё я оклемался не вконец;
Но я не прокачу под мурковода;
Короче, не бздюме — любви звиздец.
Я с вас тащился без понтов кабацких,
То под вальтами был, то в мандраже;
Я с вас тащился без балды, по-братски,
Как хрен кто с вас потащится уже.
Ну клево же?
Или вот еще:
Но есть еще, козлы, правилка воровская,
За все, как с гадов, спросят с вас.
Там башли и отмазы не канают,
Там вашу вшивость выкупят на раз!
Вы не отмашетесь ни боталом, ни пушкой;
Воры порвут вас по кускам,
И вы своей поганой красной юшкой
Ответите за Саню-босяка!
А началось все в 84-м году. Зашел как-то в книжный магазин и купил книгу «Русские переводы «Гамлета». Там были и сорок переводов знаменитого монолога. Стал читать прямо на ходу. Читаю и думаю: а можно ли это переложить на блатной жаргон? И тогда же на ходу родилась первая строчка: «Жужжать иль не жужжать – вот, тля, в чем заморочка. Не впадло ль быть по жизни отбутцканным судьбой? Иль всё же дать ей оборотку?». Строчка понравилась. Забрезжила идея. Идея понравилась тоже. Сел, воплотил. После Шекспира потянуло, естественно, к Пушкину. Вроде справился:
Восемнадцать лет я общался с людьми, которых жестоко таскала жизнь. Это общение мне очень много дало – тот опыт чувств, без которого поэт состояться не может. Я стал писать иначе. Недавно принял участие в конкурсе Пен-клуба «Неизвестные поэты России», стал лауреатом. Уже получаю отклики на свои серьезные стихи, это дорого.
Ростовский композитор Михаил Володин выпустил лазерный диск под названием «Приближаясь», куда включил песни на стихи поэтов Серебряного века, а также на мои стихи. Сейчас мы вместе готовим новый проект – «Святое и грешное» – песни на мои стихи и уголовно-арестантская лирика в ее настоящих образцах.
Думаю, у меня будет новый этап жизни, связанный с поэзией. Вот только закончу книгу «Пословицы и поговорки русских арестантов». Уже собрал более тысячи. И о каждой — уникальный рассказ. С этими пословицами и поговорками я останусь в истории русской филологии.
Прямо говорю.
Фима Жиганец Мой дядя, честный вор в законе
Ростовский поэт перевёл русскую классику на блатной жаргон
Андрей Колобаев
Журнал «Смена» №10, октябрь 2008
Когда Александр Сидоров, он же Фима Жиганец, впервые опубликовал свой сборник «Мой дядя, честный вор в законе. Классическая поэзия в блатных переводах», то, как некогда говаривали в Ростове, «шухер был ещё тот». Одни (в основном, академики словесности) называли его «шизофреником» и «мерзавцем», другие писали письма со словами благодарности «за трепетное обращение с ориги¬налами» и интересовались, где ещё можно найти «поэтические изыскания Фимы Жиганца в области уголовного арго». Третьих волновал вопрос: на каких зонах, сколько и за что «тянул срок» поэт, который так складно «ботает по фене». Выяснилось, что автор родом из Ростова, журналист, переводчик, писатель, филолог, специалист в области уголовно-арестантского жаргона, исследователь истории российской и советской профессиональной преступности и уголовно-арестантской субкультуры России и. литературный хулиган. А что до зон и лагерей, то есть такой факт в биографии автора! Чем сам он несказанно гордится.
ДОБРОВОЛЬНО – ЗА КОЛЮЧУЮ ПРОВОЛОКУ
-В 1979 году я окончил филфак Ростовского университета и сразу женился. Вскоре жена уже ждала ребенка, надо было думать о том, как прокормить семью. Ехать корреспондентом в район ох, как не хотелось. И тут случайно узнал, что открывается газета «Голос совести» — для осужденных, отбывающих срок в Ростовской области. Нужен профессиональный журналист, А я такой человек по жизни — на дух не переносил армию, и потом — я же поэт. Но перспектива офицерской зарплаты и получения квартиры… Я клюнул.
С тех пор его жизнь четко разделилась на две части: первую он проводил за колючей проволокой — в колониях, камерах СИЗО и ШИЗО (кропал заметки о передовиках соцтруда из числа уголовников или нарушителях дисциплины среди убийц), а вторую, литературную, — дома. Писал в «стол» стихи, переводил Рильке, Ленау, отрывки из «Фауста» Гёте, классическую немецкую эпиграмму. Поначалу ходил за «колючку» без особого интереса, но с началом гласности, когда часть запретов сняли, всё изменилось. Майор внутренней службы и редактор газеты «Тюрьма и воля» Александр Анатольевич Сидоров, понимая, что такой возможности терять нельзя, бук¬вально не вылезал из-за решетки в поисках интересных людей, тем, судеб, сюжетов.
— Когда я добрался до блатного жаргона и начал его изучать, для меня это было настоящее потрясение, шок! Вроде бы грубый, не совсем благозвучный язык, но такой сочный, эмоциональный и необычайно образный. Понял, что именно мне, филологу в погонах, нужно серьёзно заниматься «блатной музыкой», «феней», потому что такой возможности, как у меня, больше нет ни у кого.
Брал пачку «словарей разговорного блатного языка», изданных под грифом «для служебного пользования» только для сотрудников ИТУ и «закрывался» с кем-нибудь из авторитетных братанов. Сначала они язвили по поводу невежества составителей, а потом начинали подробно объяснять нюанс за нюансом — что да как.
Вскоре Сидорову стало совершенно очевидно, что язык бессмысленно изучать сам по себе, поскольку он является отражением мировоззрения, психологии, истории, культуры его носителей. Надо изучать ВСЁ, что хоть как-то связано с преступным миром и местами лишения свободы. Он стал заниматься историей уголовной субкультуры: какой жаргон был до революции, в 20-е годы, при ГУЛАГе и до сегодняшнего дня.
Перечитал редкие книжки бывших каторжников и лагерников, мемуары блатных.
— Со временем у меня накопилось такое громадное количество информации, что я должен был её куда-нибудь выплеснуть. И выплеснул.
Вышедший в 92-м 50-тысячным тиражом небольшой словарь блатного и лагерного жаргона «Южная феня» разошёлся мгновенно. Он на голову превзошел все закрытые сло¬вари, которые использовали в системе МВД. Следом Сидоров выдал серию очерков «Неизвестные войны уголовников» и «История профессиональной преступности Советской России», имевшую невиданный резонанс, Но и поэзию не забывал.
«Я С ВАС ТАЩИЛСЯ…»
Вряд ли Александр Сергеевич Пушкин предполагал, что его бессмертные строки «Я вас любил: любовь еще, быть может.. », когда-либо переведут на. русский.
Я с вас тащился; может,от прихода
Ещё я оклемался не вконец;
Но я не прокачу под мурковода;
Короче, не бздюме — любви звиздец.
Я с вас тащился без понтов кабацких,
То под валътами был, то в мандраже;
Я с вас тащился без балды,по-братски,
Как хрен кто с вас потащится уже.
— Толчком для этих блатных перереводов послужило как раз моё увлечение классикой. Зашел как-то в книжный магазин и купил книгу «Гамлет в русских переводах». Там было пять или шесть переводов «Гамлета» и переводов тридцать знаменитого монолога, в том числе пастернаковский «Быть иль не быть? Вот в чем вопрос!».
После Шекспира потянуло, естественно, к Пушкину («Мой дядя, честный вор в законе», «Ксива от Татьяны»), потом к Лермонтову, Тютчеву («Блажен, кто схлопотал свой срок») и т.д. По словам поэта, все они удивительно и замечательно ложились на блатной жаргон. Особенно Маяковский — в отрывках из поэмы «Пахан картавый» и «Стихах о совковой ксиве»: по энергетике он ближе всего к блатным.
— Когда меня обвиняют в том, что я по¬кусился на святая святых — классику, я недоумеваю. Чем я их оскорбил? Если ненормативной лексикой, то да, в воровском жаргоне мат используется, но не всегда и, как правило, аккуратно. Кстати, Александр Сергеевич сам был жуткий матерщинник и, надо сказать, мастер этого дела. Мат и у Маяковского встречается, у Есенина, у Высоцкого.
Для меня такой перевод, прежде всего, был филологическим экспери¬ментом. Еще я сделал это и в пику нашему школьному преподаванию.
Сами преподаватели всю жизнь переводят классиков на свой особый учительский жаргон, заставляя мыслить штампами. «Образ Евгения Онегина», «первый бал Наташи Ростовой», «князь Болконский и дуб», «батарея Тушина»… Преподаётся не само произведение, а методика его трактовки – как понимать то и это, причём зачастую не существующие в романе или поэме проблемы. Спрашивается: почему же мне тогда нельзя? Я-то хоть шучу, заведомо хулиганю. А они обучают детей на полном серьёзе, отбивая тягу к прекрасному.
Я получил несколько писем из Российского института воствчных языков, где, цитирую, «поражены точностью выполнения поставленной задачи и бережным отношением к оригиналу»; от нашего известного фразеолога и этимолога профессора Валерия Михайловича Мокиенко, который очень высоко оценил мои переводы.
После того, как Сидоров издал свой скандальный сборник, его попросили перевести «Евгения Онегина» целиком. Предлагали хорошие гонорары.
— Я спросил: «Зачем?». Ведь шутка или в данном случае литературная пародия, хороша, когда четко соблюдена мера, К тому же читать всё это в больших количествах будет просто скучно.
Саша считает, что уголовный жаргон является сокровищницей русского языка. И что его нужно беречь, как любое народное достояние. Этот язык не уголовный, а живой, в его основе — забытые нами церковнославянские слова, диалектизмы, которые можно почерпнуть в словаре Даля. Именно так: большинство криминальн ых словечек перешло из местечковых наречий, говоров. Тюрьма и каторга, а потом Гулаг собрали воедино всю эту пестроту и переплавили в особый язык.
— Часто говорят: вот, мол, гласность привела к вседозволенности, русский язык засоряется блатными песнями, происходит криминализация культуры. Но не потому криминальные, жаргонные элементы языка проникают в общество, что кто-то «дозволил», а потому, что общество давно криминализовано – от высших эшелонов власти до последнего бомжа. Ведь в середине 50-х, в эпоху так называемого раннего реабилитанса, миллионы освобождённых хлынули из лагерей в города — и блатные, и интеллигенция. Культура отреагировала: во дворах запели блатные песни, в моду вошли наколки, кепки-восьмиклинки. Но мы ведь не заговорили на жаргоне! Тогда он не был востребован обществом.
Увлечение мое казалось шуткой, но стало востребованным. Напри¬мер, Сашей Емельяновым, известным автором и исполнителем песен. Моими консультациями пользуется и популярный автор детективных романов Данил Корецкий. Он вывел меня в качестве одного из персонажей своего криминального романа «Антикиллер-2»: некто Гена Соколов консультирует главного героя в области блатного жаргона, Я продал одну из своих песен Михаилу Шуфутинскому — она называется «Романс об Изе Шнеерсоне» (ироническая песенка о картёжнике, которого погубила жестокая любовь).
У меня есть мечта — перевести «Фауста» Николауса Ленау. Его «Фауст» — более философский. Ещё одной меч¬той остается выход толкового словаря «Пословицы и поговорки блатного русского народа», который уже готов и ждеё издателя. Пословиц и погово¬рок там — более тысячи.
Надеюсь, с ними я останусь в истории русской филологии.
П.С.
За ряд неточностей, преувеличений и некорректности отдельных формулировок, допущенных автором интервью, Фима ответственности не несёт, поскольку материал был опубликован без согласования.
Так заговорил бы Гамлет, если бы угодил в тюрьму за убийство своих родственников
Фима ЖИГАНЕЦ, в миру Александр Сидоров, на чьей совести переводы классической поэзии на тюремную феню, коренной ростовчанин. Покидать родной город, неиссякаемый источник своего вдохновения, не собирается. Здесь составлен «Словарь блатного и лагерного жаргона», здесь в тюремной газете «Голос совести» в восьмидесятые началась его литературная карьера, спровоцированная интересом к языку уголовного мира.
— Прежде всего меня поразило богатство лагерного жаргона. Сравните немецкое уголовное арго – бедный, убогий словарь. А у нас – драгоценные россыпи. Как же так? Почему? Стал заниматься историей уголовной субкультуры. И скоро понял — за богатство нашей фени нужно «благодарить» Иосифа Виссарионовича: ни одна страна не создавала такого огромного, такого всеохватного архипелага ГУЛАГ. Крестьяне, интеллигенция, дворяне, мещане, миллионы и миллионы – все несли в лагеря свой язык. Целые языковые реки вливались в жаргон зоны. Когда Дмитрий Сергеевич Лихачев в 1933 году писал о чертах примитивизма лагерного языка, это был еще замкнутый, неразвитый жаргон: архипелаг еще не был полностью открыт.
Мне часто задают совершенно бессмысленный вопрос: вот вы хвалите уголовный жаргон, а если бы вашу дочку изнасиловали? Если бы у меня была дочь (у меня сын) и случилась такая трагедия, я был бы убит горем, замочил мерзавца. Но разве жаргон стал бы беднее? Да, я фанатик жаргона. По знаниям в этой области человека моего уровня нет сегодня в России, без стеснения говорю.
В последние годы выходило много блатных словарей, но они никуда не годятся. Когда говорю об этом, распаляюсь. У меня даже есть статья «Трагедия и комедия блатных словарей». Чистые филологи вообще не должны браться за это, они не общаются с носителями языка, основываются на всяких старых закрытых справочниках, они почему-то думают, что блатной язык не изменяется: как говорили в 30-е годы, так и сейчас говорят.
Вот справочник Жака Росси по ГУЛАГу – прекрасный. Еще бы, двадцать один год оттрубил по тем лагерям! К сожалению, Андрей Синявский не создал словаря, но в его «Голосе из хора» есть интереснейшие наблюдения и над языком, и над субкультурой арестантов.
Меня часто спрашивают: почему я выбрал еврейский псевдоним? Это ошибка, объясняемая как раз незнанием жаргона и плохим знанием русского языка. Я взял имя деда, русского человека Ефима Матвеевича Мельникова. А слово «жиган» в арго пришло из русских говоров, где корень «жиг», «жег» связан со значением «гореть, жечь». Первоначально «жиган» – тот, кто связан с огнем, кочегар например. Позже слово стало обозначать «горячего», озорного человека. Сейчас «жиган» значит отчаянный, дерзкий уголовник. Я прибавил уменьшительный суффикс, и получился Фима Жиганец.
В блатной фене вообще очень много метафорически переосмысленных архаизмов, которые сохранились в ней в отличие от гражданского лексикона, только за последние сто лет безвозвратно утратившего около шестидесяти тысяч слов!
Например, жертва по фене – «лох». У поморов «лох» – это лосось. В уголовный жаргон слово пришло через язык офеней (коробейников), где «лох» значило — мужик, а «солоха» – баба.
Часто говорят: вот, мол, гласность привела к вседозволенности, русский язык засоряется блатными выражениями, происходит криминализация культуры. Тут все поставлено с ног на голову: не потому криминальные, жаргонные элементы проникают в общество, что кто-то «дозволил», а потому, что общество давно криминализовано — от высших эшелонов власти до последнего бомжа. В эпоху раннего реабилитанса из лагерей потекли и блатные, и интеллигенция. Культура отреагировала: появился Высоцкий с блатными песнями. Дворовые песни, наколки, восьмиклинки. Но все-таки атмосфера в обществе не была криминальной, и это осталось островком в культурном море, неким пограничным явлением.
Взросление моего сына пришлось на очень тревожный период: бандит был романтической фигурой, рэкетир – героем нашего времени. И общество, и культура с готовностью впитывали криминальные элементы. Стал популярен, например, уголовный шансон. Это какая-то банда уродов! Какая-то Вика Цыганова откуда-то вылезла.
Настоящая арестантская песня совсем другая, в ней есть душа, вспомните хотя бы «Я помню тот Ванинский порт» Бориса Ручьева. Говорить, что кто-то сверху внедряет криминальную культуру, – нелепо. Если общество разберется само с собой, если будут нормальные законы и нормальное их соблюдение, то блатной жаргон, блатная песня займут свою нишу, где-то с краю, как и должно быть.
Язык – саморегулирующаяся система, для филолога это само собой разумеется. Русский язык и раньше заимствовал слова и выражения из языка арестантов, жуликов, шулеров. «Втирать очки» – шулерский термин. «Двурушничать» – просить милостыню двумя руками, термин профессиональных нищих. «Подчистую» – от арестантского выражения «идти подчистую», то есть с чистым паспортом.
Когда меня обвиняют, что я покусился на Пушкина, Лермонтова, Шекспира, я просто недоумеваю. Как, чем я их оскорбил? Я получил несколько писем от нашего известного фразеолога, этимолога профессора Валерия Михайловича Мокиенко, он очень высоко оценил переводы. Горжусь этой своей книгой. До сих пор душа поет: ух, как я это сделал!
Я с вас тащился; может, от прихода
Ещё я оклемался не вконец;
Но я не прокачу под мурковода;
Короче, не бздюме — любви звиздец.
Я с вас тащился без понтов кабацких,
То под вальтами был, то в мандраже;
Я с вас тащился без балды, по-братски,
Как хрен кто с вас потащится уже.
Ну клево же?
Или вот еще:
Но есть еще, козлы, правилка воровская,
За все, как с гадов, спросят с вас.
Там башли и отмазы не канают,
Там вашу вшивость выкупят на раз!
Вы не отмашетесь ни боталом, ни пушкой;
Воры порвут вас по кускам,
И вы своей поганой красной юшкой
Ответите за Саню-босяка!
А началось все в 84-м году. Зашел как-то в книжный магазин и купил книгу «Русские переводы «Гамлета». Там были и сорок переводов знаменитого монолога. Стал читать прямо на ходу. Читаю и думаю: а можно ли это переложить на блатной жаргон? И тогда же на ходу родилась первая строчка: «Жужжать иль не жужжать – вот, тля, в чем заморочка. Не впадло ль быть по жизни отбутцканным судьбой? Иль всё же дать ей оборотку?». Строчка понравилась. Забрезжила идея. Идея понравилась тоже. Сел, воплотил. После Шекспира потянуло, естественно, к Пушкину. Вроде справился:
Восемнадцать лет я общался с людьми, которых жестоко таскала жизнь. Это общение мне очень много дало – тот опыт чувств, без которого поэт состояться не может. Я стал писать иначе. Недавно принял участие в конкурсе Пен-клуба «Неизвестные поэты России», стал лауреатом. Уже получаю отклики на свои серьезные стихи, это дорого.
Ростовский композитор Михаил Володин выпустил лазерный диск под названием «Приближаясь», куда включил песни на стихи поэтов Серебряного века, а также на мои стихи. Сейчас мы вместе готовим новый проект – «Святое и грешное» – песни на мои стихи и уголовно-арестантская лирика в ее настоящих образцах.
Думаю, у меня будет новый этап жизни, связанный с поэзией. Вот только закончу книгу «Пословицы и поговорки русских арестантов». Уже собрал более тысячи. И о каждой — уникальный рассказ. С этими пословицами и поговорками я останусь в истории русской филологии.
Прямо говорю.
Записала Елена ИВАНИЦКАЯ
«Новая газета», 01.04.2002
Фима Жиганец как литературный персонаж
ОТРЫВОК ИЗ РОМАНА ДАНИЛА КОРЕЦКОГО «АНТИКИЛЛЕР-2»
Иногда они вместе выпивали по паре кружек пива, причем Геной руководил не только интерес исследователя, но и чисто человеческое сострадание к изломанным и искореженным судьбам.
Его серьезные исследования особого внимания не привлекали и общественного резонанса не вызывали, но, когда он без далеко идущих целей выпустил под псевдонимом книжечку перевода классической поэзии на блатной язык, пришла неожиданная слава. О ней писали местные и центральные газеты, телевидение пригласило «Фиму Жиганца» на несколько престижных пере-
дач, оскорбленные в лучших чувствах поэты и литературные критики в благородном гневе обрушивались на циника, посмевшего осквернить великих поэтов.
Когда оперативники перехватывали особо изощренно написанные малевки, их несли к Гене, и не было случая, чтобы «ксива» или «постановочное письмо» остались нерасшифрованными. И сейчас Лис положил перед ним листок с выписками из давних оперативных материалов.
Гена в очередной раз взял в руки листок и внимательно вчитался.
Он принялся перебирать стоящие в застекленном шкафу многотомные словари русского языка разных лет и изданий.
— А насчет жорика. Там с большой буквы было написано?
Лис помолчал, вспоминая.
— Не поймешь как. После точки.
В наступившей тишине шуршали страницы. Соколов азартно листал справочники, с таким азартом Лис идет по следу, особенно когда добыча близка. У каждого свой поиск.
Лис возбужденно вскочил.
Рогалев и есть Колдун.
— Спасибо, Гена, с меня пузырь!
Спешно попрощавшись с Соколовым, он выбежал на улицу, вскочил в «Волгу», быстро вставил ключ зажигания. В сознании выстраивались все новые и новые факты, подтверждающие его версию.
КОММЕНТАРИЙ РЕАЛЬНОГО ФИМЫ ЖИГАНЦА:
А между прочим, Данил Аркадьевич «косякнул» :)). Консультировался он со мною по телефону и вместо «кататься на шемеле» написал «кататься на Шамиле». Кто такая Шамиля, не знаю, но. наверное, она обиделась :)).
Вот такая Шамиля получается :))
Фото Виктора Погонцева:
Фима Жиганец, он же Александр Сидоров, он же Гена Соколов, он же Аркадий Южный, он же Александр Боциев.