за что арестован бабель
80 лет назад НКВД арестовал писателя Исаака Бабеля
15 мая 1939 года на своей даче в Переделкино сотрудниками НКВД был арестован знаменитый писатель, участник Гражданской войны и автор сборника рассказов «Конармия» Исаак Бабель. Ему предъявили обвинения в «антисоветской заговорщической террористической деятельности» и шпионаже. Считается, что мотивом к преследованию известного в Советском Союзе деятеля культуры послужили, во-первых, слишком смелые разговоры, которые он якобы часто вел среди своих друзей и приятелей — писателей, актеров и режиссеров, — а, во-вторых, критическая оценка его творчества высокопоставленными военными Климентом Ворошиловым и Семеном Буденным, имевшими большие претензии к «Конармии» еще с 1920-х годов.
По одной из версий, Бабель пострадал из-за слишком близких отношений с наркомом внутренних дел Николаем Ежовым, который в ноябре 1938 года был смещен со своего поста, а 10 апреля 1939-го арестован своим преемником Лаврентием Берией в кабинете Георгия Маленкова. Новый шеф НКВД с первых же недель нахождения в должности повел борьбу с окружением опального предшественника. Многие видные чекисты оказались репрессированы в этот период. Их судьбу разделили и те, кто хорошо знал Ежова вне службы.
Вероятно, Бабель не исключал подобного развития событий и применительно к самому себе.
Если верить донесениям сотрудников НКВД, еще в 1936 году писатель на вопрос своей супруги Антонины Пирожковой: «А вас не могут арестовать?» ответил: «При жизни старика (Максима Горького. — «Газета.Ru») это было невозможно. А теперь это все же затруднительно».
Покровительствовавший Бабелю еще с дореволюционных времен классик скончался в июне того года. На протяжении десятилетия он всячески защищал своего протеже от различных нападок и, в частности, отстаивал «Конармию» перед Буденным, акцентируя внимание на преимуществах книги. А, например, в письме Иосифу Сталину основоположник литературы соцреализма называл Бабеля «умнейшим из наших литераторов».
Со смертью Горького среди знакомых Бабеля не осталось фигур, пользовавшихся подобным влиянием в стране и авторитетом у партийного и советского руководства. Примерно с этого же времени Бабеля практически перестали печатать.
Накануне своего ареста Бабель уехал на дачу в Переделкино, попросив на следующий день привезти к нему режиссера снятого по автобиографии Горького фильма «Мои университеты» Марка Донского и его ассистентов. Вечером 15 мая, после работы, члены съемочной группы должны были заехать за Пирожковой в Метропроект: все вместе они предполагали выдвинуться в Подмосковье. Помимо нее, в квартире ночевали жена писателя Михаила Макотинского Эстер, еще одна приятельница хозяев жилища Татьяна Стах, не успевшая на последнюю электричку за город, домработница и двухлетняя дочь Бабеля Лида.
«15 мая 1939 года в пять часов утра меня разбудил стук в дверь моей комнаты, — рассказала Пирожкова в своей книге «Я пытаюсь восстановить черты. О Бабеле — и не только о нем». — Когда я ее открыла, вошли двое в военной форме, сказав, что они должны осмотреть чердак, так как разыскивают какого-то человека. Оказалось, что пришедших было четверо, двое полезли на чердак, а двое остались.
Один из них заявил, что им нужен Бабель, который может сказать, где этот человек, и что я должна поехать с ними на дачу в Переделкино.
Я оделась, и мы поехали. Поехали со мной двое. Шофер отлично знал дорогу и ни о чем меня не спрашивал.
Приехав на дачу, я разбудила сторожа и вошла через кухню, они за мной. Перед дверью комнаты Бабеля я остановилась в нерешительности; жестом один из них приказал мне стучать. Я постучала и услышала голос Бабеля:
Тогда он оделся и открыл дверь. Оттолкнув меня от двери, двое сразу же подошли к Бабелю.
Бабель молчал. Нас заставили выйти в другую, мою комнату; там мы сели рядом и сидели, держа друг друга за руки. Говорить мы не могли».
А вот как вспоминала арест Бабеля Татьяна Стах в письме к Илье Эренбургу от 8 ноября 1961 года:
В ту злополучную ночь я, засидевшись у Антонины Николаевны, опоздала на дачный поезд (жили мы за городом) и осталась у них ночевать. Я проснулась от электрического света.
При аресте у писателя изъяли часть архива. 15 папок с рукописями, 11 записных книжек и семь блокнотов так больше никогда и не всплыли.
«Когда кончился обыск в комнате Бабеля, они сложили все его рукописи в папки, заставили нас одеться и пойти к машине, — отмечала Пирожкова в своей книге. — Бабель сказал мне:
— Не дали закончить… — И я поняла, что речь идет о книге «Новые рассказы». И потом тихо: — Сообщите Андрею. — Он имел в виду Андре Мальро.
В машине мы разместились так: на заднем сиденье мы с Бабелем, а рядом с ним — один из них. Другой сел вместе с шофером.
— Ужаснее всего, что мать не будет получать моих писем, — проговорил Бабель и надолго замолчал.
Я не могла произнести ни слова. Сопровождающего он спросил по дороге:
— Что, спать приходится мало? — и даже засмеялся.
Уже когда подъезжали к Москве, я сказала Бабелю:
— Буду Вас ждать, буду считать, что Вы уехали в Одессу… Только не будет писем…
— Я Вас очень прошу, чтобы девочка не была жалкой.
— Но я не знаю, как сложится моя судьба…
И тогда сидевший рядом с Бабелем сказал:
— К Вам у нас никаких претензий нет.
Мы доехали до Лубянки и въехали в ворота. Машина остановилась перед закрытой массивной дверью, охранявшейся двумя часовыми.
Бабель крепко меня поцеловал, проговорил:
— Когда-то увидимся… — и, выйдя из машины, не оглянувшись, вошел в эту дверь».
На допросах 45-летнего писателя подвергали изощренным пыткам.
Текст обвинительного заключения от 13 октября 1939 года ужаснул всех, кто его знал: Бабель полностью признал себя виновным в «совершенных преступлениях», а инкриминировали ему, ни много ни мало, участие в контрреволюционном заговоре, подготавливаемом Ежовым.
«Следствием по делу вскрытой контрреволюционной троцкистской организации среди писателей и работников искусств было установлено, что активным участником ее является Бабель, — говорилось, в частности, в этом абсурдном документе. — В 1938 году Бабель вошел в заговорщическую организацию, созданную женой Ежова, и по заданию Ежовой готовил террористические акты против руководителей партии и правительства. В 1934 году и до момента ареста Бабель являлся французским и австрийским шпионом. Для шпионской работы в пользу французской разведки Бабель был завербован Мальро, а для австрийской разведки — Штайнером».
Со слов Горького, Бабель считал французского писателя Мальро «наиболее крупной, талантливой и влиятельной фигурой» среди современной ему интеллигенции романских стран. По мнению же чекистов, автор «Конармии» передавал коллеге шпионские сведения о состоянии воздушного флота, экономике советского государства, об оснащении и структуре Красной армии и настроениях советской интеллигенции. Зачем такая информация была нужна убежденному противнику фашизма Мальро, явно симпатизировавшему в те годы коммунистам, в НКВД не уточняли.
В признательном письме к Берии, в котором Бабель подтверждал попадание под «влияние троцкистов», навязавших ему «ложные литературные взгляды», писатель просил лишь предоставить ему возможность завершить работу над рукописями. Воззвание осталось без ответа.
26 января 1940 года Военная коллегия Верховного суда СССР вынесла приговор в виде расстрела с конфискацией имущества. Расстрельный список подписал Сталин. Казнь состоялась на следующий день в тюрьме НКВД.
В те дни Пирожковой сказали, что Бабель осужден военным трибуналом. Позже некий прокурор, с которым она встретилась при содействии знакомого адвоката, сообщил о том, что Бабель «осужден на 10 лет без права переписки» — за такой формулировкой карательные органы часто маскировали расстрел. Пирожковой долгие годы не удавалось выяснить истинную судьбу своего супруга. На все запросы приходил одинаковый ответ о том, что Бабель «жив и отбывает срок в заключении на стройках народного хозяйства в Сибири», пока, наконец, из МГБ СССР ей не сообщили о том, что муж «погиб во время работ в период войны в 1941 году, 17-го марта».
Пирожкова не поверила этой информации, и уже после смерти Сталина, в 1954-м, направила заявление в комиссию по реабилитации.
«Мой муж, писатель И.Э. Бабель, был арестован 15 мая 1939 года и осужден сроком на 10 лет без права переписки. По справкам, получаемым мною ежегодно в справочном бюро МВД СССР, он жив и содержится в лагерях.
Учитывая талантливость Бабеля как писателя, а также то обстоятельство, что с момента его ареста прошло уже 15 лет, прошу Вас пересмотреть дело Бабеля для возможности облегчения его дальнейшей участи».
Настоящие подробности участи писателя стали известны широким кругам лишь в период перестройки.
«Как совместить заявление о невиновности с фактом вашего ареста?»
Ранним утром 16 мая 1939 года в дачном поселке Переделкино сотрудники Главного управления госбезопасности НКВД арестовали писателя Исаака Бабеля. По дороге к машине он пытался шутить. «Что, спать приходится мало?» – спросил он чекистов, которые ночью уже побывали в его московской квартире. Свой арест Бабель попытался обосновать результатом «рокового стечения обстоятельств» и следствием его творческой бесплодности, «что могло быть расценено как саботаж и нежелание писать в советских условиях». Но следствие решительно уводило разговор в сторону от литературных тем.
Исаак Бабель (при рождении – Бобель) известен как автор цикла рассказов «Конармия», «Одесских рассказов», а также нескольких киносценариев и пьес. Самым запоминающимся персонажем «Одесских рассказов» стал налетчик Беня Крик, прототипом которого послужил известный представитель одесского уголовного мира бандит Мишка Япончик. Литературное окружение Бабеля отдавало должное его самобытному таланту, но нашлись и критики «натурализма и апологии стихийного начала и романтизации бандитизма» в творчестве писателя. А публикация зарисовок о Первой Конной армии, в которую Бабель в 1920 году попал в качестве военного корреспондента телеграфного агентства ЮгРОСТА и вел подробные дневниковые записи, вызвали серьезные упреки в «антипатии делу рабочего класса». Основанием для такой оценки послужили описываемые автором случаи мародерства буденновцев, их жестокости по отношению к жителям еврейских местечек на территории Украины и Польши, а также другие негативные черты красных кавалеристов. Вокруг «Конармии» в советской печати развернулась дискуссия.
«Бабель увидел Россию как французский писатель, прикомандированный к армии Наполеона»
Будущий Маршал Советского Союза Семен Буденный, командовавший конармией в годы Гражданской войны, после выхода в свет в 1924 году первых рассказов Бабеля назвал его в газете «Красная новь» «дегенератом от литературы». На этот выпад отреагировал в «Правде» Максим Горький (Алексей Пешков), который покровительствовал молодому литератору: «Читатель внимательный, я не нахожу в книге Бабеля ничего «карикатурно-пасквильного», наоборот: его книга возбудила у меня к бойцам «Конармии» и любовь, и уважение, показав их действительно героями, – бесстрашные, они глубоко чувствуют величие своей борьбы». И вообще, саркастически заметил Горький, нельзя смотреть на художественное произведение с высоты коня. Бывший член Реввоенсовета конармии Климент Ворошилов, впоследствии также Маршал Советского Союза, в открытый спор вступать не спешил, зато пожаловался в ЦК ВКП(б) на «неприемлемый» стиль произведения. Писатель Виктор Шкловский, друживший с Бабелем, о «Конармии» отозвался следующим образом: «Бабель увидел Россию так, как мог увидеть ее французский писатель, прикомандированный к армии Наполеона». Иосиф Сталин, словно подводя итоги дискуссии, заявил, что Бабель «писал о вещах, которые не понимал».
В отдельные издания «Конармии» 1926 и 1933 годов Бабель внес значительные изменения и дополнения. Художественная трансформация документальных дневниковых записей писателя «о будничных злодеяниях» его однополчан-конармейцев придала рассказам своеобразный героический глянец. Тем не менее многие исследователи творческого и жизненного пути Бабеля полагают, что уступки автора «Конармии» и «Одесских рассказов» советским канонам освещения событий революции и Гражданской войны не спасли его от ареста в 1939 году. Вместе с тем в многостраничном следственном деле Бабеля под номером 419, которое, благодаря усилиям члена Союза писателей СССР, руководителя Комиссии СП по наследию репрессированных российских писателей Виталия Шенталинского, удалось извлечь из архивов КГБ еще в 1989 году, упоминания об этих произведениях исходят от самого автора. Но следствие, судя по протоколам допросов, решительно уводило разговор в сторону от литературных тем.
«Приступайте к показаниям, не дожидаясь дальнейшего обличения!»
Первый допрос Бабеля в стенах спецобъекта № 110 – Сухановской тюрьмы, расположенной в постройках бывшего Свято-Екатерининского мужского монастыря, находящегося в окрестностях нынешнего г. Видное Московской области (монашеская жизнь в его стенах была возрождена в 1993 году), – состоялся через две недели после ареста.
– Вы арестованы за изменническую антисоветскую деятельность. Признаете ли вы себя в этом виновным? – начал допрос помощник начальника следственной части НКВД Лев Шварцман, до недавнего повышения – замначальника следственной части Главного управления госбезопасности НКВД.
– Нет, не признаю, – ответил Бабель.
– Как совместить это ваше заявление о своей невиновности со свершившимся фактом вашего ареста?
– Вы хотите тем самым сказать, что арестованы как писатель? Не кажется ли вам чрезмерно наивным подобное объяснение факта своего ареста?
Бабель тут же соглашается, что, да, «за бездеятельность и бесплодность писателя не арестовывают».
– Тогда в чем же заключается действительная причина вашего ареста? – Шварцман формулирует свой вопрос так, чтобы склонить подследственного самому признать свою вину.
– Я много бывал за границей и находился в близких отношениях с видными троцкистами, – не поддается на уловку следователя Бабель.
– Потрудитесь объяснить, почему вас, советского писателя, тянуло в среду врагов той страны, которую вы представляли за границей. Вам не уйти от признания своей преступной предательской работы…
Следователь зачитывает Бабелю выдержки из протоколов допросов ранее арестованных писателя Бориса Пильняка и заведующего отделом культуры и пропаганды ЦК ВКП(б) Алексея Стецкого (оба к тому времени уже казнены), в которых они называют Бабеля участником троцкистского заговора против советской власти. Конкретных фактов о его контрреволюционной деятельности в показаниях нет, но Шварцман рассчитывает их получить от подследственного.
– Приступайте к показаниям, не дожидаясь дальнейшего обличения, – торопит он Бабеля.
«Не пытайтесь разговорами на литературные темы прикрыть антисоветское острие ваших встреч с Воронским»
Документальных свидетельств о применении к писателю физического, а также психологического воздействия в виде угрозы репрессий в отношении членов семьи нет. Однако на это может косвенно указывать тот факт, что через несколько дней после начала допросов в протоколе появилась запись слов Бабеля о его готовности «дать исчерпывающие показания». «Я сейчас не вижу смысла в дальнейшем отрицании своей действительно тяжкой вины перед Советским государством», – сказал он.
Следствие инкриминировало Бабелю участие в «антисоветской троцкистской группе», которую якобы возглавлял до ареста в февраля 1937 года редактор журнала «Красная новь» Александр Воронский (расстрелян в августе 1937 года), а также стандартный набор обвинений в «заговорщической террористической деятельности», шпионаже в пользу разведок Франции и Австрии.
– В 1923 году появилось мое первое произведение «Конармия», – показывал Бабель по поводу своего вхождения с состав «троцкистской группы». – Значительная часть [рассказов] была напечатана в журнале «Красная новь». Тогдашний редактор журнала, видный троцкист Александр Константинович Воронский, отнесся ко мне чрезвычайно внимательно, написал несколько хвалебных отзывов о моем литературном творчестве и ввел меня в основной кружок группировавшихся вокруг него писателей.
Бабель перечисляет следствию имена Всеволода Иванова, Бориса Пильняка, Лидии Сейфуллиной, Сергея Есенина, Сергея Клычкова и Василия Казина, а также примкнувших к группе позже Леонида Леонова и Эдуарда Багрицкого.
– Не пытайтесь разговорами на литературные темы прикрыть антисоветское острие и направленность ваших встреч и связи с Воронским. Эти ваши попытки будут безуспешными, – предупреждает Бабеля очередной следователь (кроме Шварцмана в допросах участвовали Кулешов и Сериков, имена которых выяснить не удалось). – Воспроизведите полное содержание разговоров среди названных вами писателей.
– Воронский вначале указывал мне и другим писателям, что мы являемся солью Земли Русской, – продолжил Бабель. – Старался убедить нас в том, что писатели могут слиться с народной массой только для того, чтобы почерпнуть нужный им запас наблюдений. Но творить они могут вопреки массе, вопреки партии, потому что, по мнению Воронского, не писатели учатся у партии, а, наоборот, партия – у писателей… Литературные разговоры на квартире у Воронского неизбежно переходили в политические, и при этом проводилась аналогия его [Воронского] судьбы, в том смысле, что отстранение троцкистов от руководства принесет стране неисчислимый вред… Воронский был снят с работы редактора «Красной нови» и за троцкизм был сослан в Липецк. Там он захворал, и я поехал его проведать, пробыл у него несколько дней…
– Вы имели широкие встречи с иностранцами, среди которых было немало агентов иностранных разведок. Неужели ни один из них не предпринял попыток вербовки для шпионской работы? – переходит следователь к связям Бабеля за рубежом. – Предупреждаем вас, что при малейшей попытке с вашей стороны скрыть от следствия какой-либо факт своей вражеской работы вы будете немедленно изобличены в этом.
И Бабель делает очередное «признание», которого от него добивается уже член следственной бригады Главного управления госбезопасности НКВД Борис Родос.
– Все-таки непонятно, для чего вам нужно было иметь твердую опору на французской почве? – допытывается следователь.
– За границей живет почти вся моя семья, – объясняет Бабель, хотя следствию это хорошо известно. – Моя мать и сестра проживают в Брюсселе, а 10-летняя дочь и бывшая жена – в Париже. И я поэтому рассчитывал рано или поздно переехать во Францию.
– Уточните характер шпионской информации, в получении которой был заинтересован Мальро? – требует конкретных фактов следователь.
Социалистическая мораль, семейный быт в СССР, перечисляет в ответ Бабель, а поскольку его французский друг – бывший военный летчик, то его интересовало состояние советского воздушного флота. И писатель проинформировал француза о том, что Советский Союз создает могучий воздушный флот, строит аэродромы и готовит новые кадры летчиков. Особое значение при подготовке к возможной войне придается парашютному спорту.
К австрийской же разведке следствие привязало Бабеля в связи с его знакомством с торговым представителем австрийской фирмы «Элин» Бруно Штайнером и тем обстоятельством, что тот до отъезда из СССР жил в одной квартире с писателем.
«Я представляю ничто по отношению к органам НКВД»
В октябре 1939 года на допросе, который оказался последним перед судом, Бабель неожиданно для следствия отказался от части показаний. На вопрос, что «он имеет дополнить к ранее данным показаниям», он заявил:
– Я оклеветал некоторых лиц и дал ложные показания в части моей террористической деятельности.
– Вы решили пойти на провокацию следствия? – насторожился следователь.
– Нет, я такой цели не преследовал, ибо я представляю ничто по отношению к органам НКВД. Мои показания ложны в той части, где я показал о моих контрреволюционных связях с женой Ежова (Николай Ежов, бывший глава НКВД, арестован 10 апреля 1939 г., расстрелян 3 февраля 1940 г.) – Гладун-Хаютиной. Также неправда, что я вел террористическую деятельность под руководством Ежова. Показания в отношении Эйзенштейна С. М. [кинорежиссера] и Михоэлса [Соломон Михоэлс – театральный актер] мною вымышлены…
Прокуратура торопила следствие с передачей дела, поэтому отказ Бабеля от некоторых показаний в следственной части Главупра госбезопасности просто проигнорировали. Одновременно Бабель направил в Прокуратуру при Верховном Суде СССР заявление, в котором привел длинный список людей, оговореных им. «Людей этих я знаю как честных и преданных советских граждан», – написал он, объясняя свои действия «малодушием». Однако обращение осталось без движения.
«Все мои показания, данные на следствии, – ложь»
Обвинительное заключение Бабель получил 25 января 1940 года, как оказалось, за день до судебного заседания. Этим же числом датировано его обращение к председателю Военной коллегии ВС СССР Василию Ульриху: «5 ноября, 21 ноября и 2 января [1940 г.] я писал в Прокуратуру СССР о том, что имею сделать крайне важные заявления по существу моего дела, и том, что мною в показаниях оклеветан ряд ни в чем не повинных людей. Ходатайствую о том, чтобы по поводу этих заявлений был до разбора дела выслушан прокурором Верховного Суда. Ходатайствую также о разрешении мне пригласить защитника; о вызове в качестве свидетелей – А. Воронского (бывшего редактора «Красной нови» к тому времени уже растреляли), писателя И. Эренбурга, писательницы Сейфуллиной, режиссера С. Эйзенштейна, артиста С. Михоэлса и секретарши редакции «СССР на стройке» Р. Островской. Прошу также дать мне возможность ознакомиться с делом, так я читал его больше четырех месяцев назад, читал мельком, глубокой ночью, и память моя почти ничего не удержала».
Дело Бабеля рассматривалось в закрытом режиме 26 января 1940 года в «Бутырке». Председательствовал в суде Ульрих.
– Получили ли вы обвинительное заключение? – начал он судебное разбирательство.
– Да, получил, ознакомился. Обвинение мне понятно.
– Отводы по составу суда есть?
– Нет. Но я прошу дать мне возможность ознакомиться с делом, прошу пригласить защитника и вызвать свидетелей – тех кого указывал в своем заявлении…
Ульрих, обменявшись репликами с судьями Дмитрием Кандыбиным и Леонидом Дмитриевым, отклонил ходатайсто подсудимого как «необоснованное».
– Признаете ли вы себя виновным? – задал очередной вопрос Ульрих.
– Нет, виновным себя не признаю. Все мои показания, данные на следствии, – ложь. Я встречался когда-то с троцкистами – встречался и только…
Бабель категорично отверг и другие обвинения – связь с французской и австрийской разведкой, участие в террористической деятельности. В последнем слове он еще раз подчеркнул: «Я ни в чем не виновен, шпионом не был, никогда никаких действий против Советского Союза не совершал. В своих показаниях возвел на себя поклеп…» Однако попытка Бабеля опровергнуть показания, данные на следствии, была обречена на провал. Судьи, соблюдая процедуру, ушли в совещательную комнату, но почти тотчас же вернулись в зал судебного заседания. В заранее подготовленном приговоре констатировалось, что судебным следствием вина подсудимого по всем эпизодам дела установлена, он приговаривается к высшей мере наказания – расстрелу. Приговор был приведен в исполнение в 1 час 30 минут 27 января 1940 года.
«Себя и других лиц оговорил по принуждению»
14 лет спустя после расстрела Бабель был реабилитирован, приговор в его отношении отменен по вновь открывшимся обстоятельствам, а уголовное дело прекращено. Военная коллегия ВС СССР вынесла определение, из которого следует, что «Бабель в суде виновным себя не признал и заявил, что на предварительном следствии он себя и других лиц оговорил по принуждению… Фигурирующий в показаниях Бабеля ряд лиц, якобы причастных к его преступной деятельности, в том числе Эренбург, Катаев, Леонов, Иванов, Сейфуллина и другие, не арестовывались и вообще не привлекались к ответственности… Прокуратура также установила, что принимавшие участие в расследовании дела Бабеля бывшие работники НКВД Родос и Шварцман ныне арестованы как фальсификаторы следственных дел [оба расстреляны по приговору Военной коллегии]».
В надзорном деле прокуратуры подшиты три комплиментарных отзыва о жизни и творчестве Бабеля – Екатерины Пешковой (бывшая жена Горького), Ильи Эренбурга и Валентина Катаева. При этом Катаев не удержался от «ложки дегтя» и написал: «В «Конармии» Бабель все-таки не поднял подвиг русского народа на ту высоту, которой он достоин…»
При подготовке публикации использованы материалы из книги Виталия Шенталинского «Рабы свободы. В литературных архивах КГБ» (М.: Парус. 1995. С. 26–82).
Не понравился Буденному: за что арестовали и казнили Бабеля?
80 лет назад сотрудники НКВД арестовали видного советского писателя Исаака Бабеля. После серии избиений на допросах автор «Конармии» признал себя виновным в связях с троцкистами и других абсурдных «преступлениях» и был приговорен к расстрелу. 15 лет супруге Бабеля не сообщали о судьбе мужа, заверяя ее в том, что он якобы отбывает наказание в лагерях.
15 мая 1939 года на своей даче в Переделкино сотрудниками НКВД был арестован знаменитый писатель, участник Гражданской войны и автор сборника рассказов «Конармия» Исаак Бабель. Ему предъявили обвинения в «антисоветской заговорщической террористической деятельности» и шпионаже. Считается, что мотивом к преследованию известного в Советском Союзе деятеля культуры послужили, во-первых, слишком смелые разговоры, которые он якобы часто вел среди своих друзей и приятелей — писателей, актеров и режиссеров, — а, во-вторых, критическая оценка его творчества высокопоставленными военными Климентом Ворошиловым и Семеном Буденным, имевшими большие претензии к «Конармии» еще с 1920-х годов.
По одной из версий, Бабель пострадал из-за слишком близких отношений с наркомом внутренних дел Николаем Ежовым, который в ноябре 1938 года был смещен со своего поста, а 10 апреля 1939-го арестован своим преемником Лаврентием Берией в кабинете Георгия Маленкова. Новый шеф НКВД с первых же недель нахождения в должности повел борьбу с окружением опального предшественника. Многие видные чекисты оказались репрессированы в этот период. Их судьбу разделили и те, кто хорошо знал Ежова вне службы.
Вероятно, Бабель не исключал подобного развития событий и применительно к самому себе.
Если верить донесениям сотрудников НКВД, еще в 1936 году писатель на вопрос своей супруги Антонины Пирожковой: «А вас не могут арестовать?» ответил: «При жизни старика (Максима Горького — прим.) это было невозможно. А теперь это все же затруднительно».
Покровительствовавший Бабелю еще с дореволюционных времен классик скончался в июне того года. На протяжении десятилетия он всячески защищал своего протеже от различных нападок и, в частности, отстаивал «Конармию» перед Буденным, акцентируя внимание на преимуществах книги. А, например, в письме Иосифу Сталину основоположник литературы соцреализма называл Бабеля «умнейшим из наших литераторов».
Со смертью Горького среди знакомых Бабеля не осталось фигур, пользовавшихся подобным влиянием в стране и авторитетом у партийного и советского руководства. Примерно с этого же времени Бабеля практически перестали печатать.
Накануне своего ареста Бабель уехал на дачу в Переделкино, попросив на следующий день привезти к нему режиссера снятого по автобиографии Горького фильма «Мои университеты» Марка Донского и его ассистентов. Вечером 15 мая, после работы, члены съемочной группы должны были заехать за Пирожковой в Метропроект: все вместе они предполагали выдвинуться в Подмосковье. Помимо нее, в квартире ночевали жена писателя Михаила Макотинского Эстер, еще одна приятельница хозяев жилища Татьяна Стах, не успевшая на последнюю электричку за город, домработница и двухлетняя дочь Бабеля Лида.
«15 мая 1939 года в пять часов утра меня разбудил стук в дверь моей комнаты, — рассказала Пирожкова в своей книге «Я пытаюсь восстановить черты. О Бабеле — и не только о нем». — Когда я ее открыла, вошли двое в военной форме, сказав, что они должны осмотреть чердак, так как разыскивают какого-то человека. Оказалось, что пришедших было четверо, двое полезли на чердак, а двое остались.
Один из них заявил, что им нужен Бабель, который может сказать, где этот человек, и что я должна поехать с ними на дачу в Переделкино.
Я оделась, и мы поехали. Поехали со мной двое. Шофер отлично знал дорогу и ни о чем меня не спрашивал.
Приехав на дачу, я разбудила сторожа и вошла через кухню, они за мной. Перед дверью комнаты Бабеля я остановилась в нерешительности; жестом один из них приказал мне стучать. Я постучала и услышала голос Бабеля:
Тогда он оделся и открыл дверь. Оттолкнув меня от двери, двое сразу же подошли к Бабелю.
Бабель молчал. Нас заставили выйти в другую, мою комнату; там мы сели рядом и сидели, держа друг друга за руки. Говорить мы не могли».
А вот как вспоминала арест Бабеля Татьяна Стах в письме к Илье Эренбургу от 8 ноября 1961 года:
В ту злополучную ночь я, засидевшись у Антонины Николаевны, опоздала на дачный поезд (жили мы за городом) и осталась у них ночевать. Я проснулась от электрического света.
При аресте у писателя изъяли часть архива. 15 папок с рукописями, 11 записных книжек и семь блокнотов так больше никогда и не всплыли.
«Когда кончился обыск в комнате Бабеля, они сложили все его рукописи в папки, заставили нас одеться и пойти к машине, — отмечала Пирожкова в своей книге. — Бабель сказал мне:
— Не дали закончить… — И я поняла, что речь идет о книге «Новые рассказы». И потом тихо: — Сообщите Андрею. — Он имел в виду Андре Мальро.
В машине мы разместились так: на заднем сиденье мы с Бабелем, а рядом с ним — один из них. Другой сел вместе с шофером.
— Ужаснее всего, что мать не будет получать моих писем, — проговорил Бабель и надолго замолчал.
Я не могла произнести ни слова. Сопровождающего он спросил по дороге:
— Что, спать приходится мало? — и даже засмеялся.
Уже когда подъезжали к Москве, я сказала Бабелю:
— Буду Вас ждать, буду считать, что Вы уехали в Одессу… Только не будет писем…
— Я Вас очень прошу, чтобы девочка не была жалкой.
— Но я не знаю, как сложится моя судьба…
И тогда сидевший рядом с Бабелем сказал:
— К Вам у нас никаких претензий нет.
Мы доехали до Лубянки и въехали в ворота. Машина остановилась перед закрытой массивной дверью, охранявшейся двумя часовыми.
Бабель крепко меня поцеловал, проговорил:
— Когда-то увидимся… — и, выйдя из машины, не оглянувшись, вошел в эту дверь».
На допросах 45-летнего писателя подвергали изощренным пыткам.
Текст обвинительного заключения от 13 октября 1939 года ужаснул всех, кто его знал: Бабель полностью признал себя виновным в «совершенных преступлениях», а инкриминировали ему, ни много ни мало, участие в контрреволюционном заговоре, подготавливаемом Ежовым.
«Следствием по делу вскрытой контрреволюционной троцкистской организации среди писателей и работников искусств было установлено, что активным участником ее является Бабель, — говорилось, в частности, в этом абсурдном документе. — В 1938 году Бабель вошел в заговорщическую организацию, созданную женой Ежова, и по заданию Ежовой готовил террористические акты против руководителей партии и правительства. В 1934 году и до момента ареста Бабель являлся французским и австрийским шпионом. Для шпионской работы в пользу французской разведки Бабель был завербован Мальро, а для австрийской разведки — Штайнером».
Со слов Горького, Бабель считал французского писателя Мальро «наиболее крупной, талантливой и влиятельной фигурой» среди современной ему интеллигенции романских стран. По мнению же чекистов, автор «Конармии» передавал коллеге шпионские сведения о состоянии воздушного флота, экономике советского государства, об оснащении и структуре Красной армии и настроениях советской интеллигенции. Зачем такая информация была нужна убежденному противнику фашизма Мальро, явно симпатизировавшему в те годы коммунистам, в НКВД не уточняли.
В признательном письме к Берии, в котором Бабель подтверждал попадание под «влияние троцкистов», навязавших ему «ложные литературные взгляды», писатель просил лишь предоставить ему возможность завершить работу над рукописями. Воззвание осталось без ответа.
26 января 1940 года Военная коллегия Верховного суда СССР вынесла приговор в виде расстрела с конфискацией имущества. Расстрельный список подписал Сталин. Казнь состоялась на следующий день в тюрьме НКВД.
В те дни Пирожковой сказали, что Бабель осужден военным трибуналом. Позже некий прокурор, с которым она встретилась при содействии знакомого адвоката, сообщил о том, что Бабель «осужден на 10 лет без права переписки» — за такой формулировкой карательные органы часто маскировали расстрел. Пирожковой долгие годы не удавалось выяснить истинную судьбу своего супруга. На все запросы приходил одинаковый ответ о том, что Бабель «жив и отбывает срок в заключении на стройках народного хозяйства в Сибири», пока, наконец, из МГБ СССР ей не сообщили о том, что муж «погиб во время работ в период войны в 1941 году, 17-го марта».
Пирожкова не поверила этой информации, и уже после смерти Сталина, в 1954-м, направила заявление в комиссию по реабилитации.
«Мой муж, писатель И.Э. Бабель, был арестован 15 мая 1939 года и осужден сроком на 10 лет без права переписки. По справкам, получаемым мною ежегодно в справочном бюро МВД СССР, он жив и содержится в лагерях.
Учитывая талантливость Бабеля как писателя, а также то обстоятельство, что с момента его ареста прошло уже 15 лет, прошу Вас пересмотреть дело Бабеля для возможности облегчения его дальнейшей участи».
Настоящие подробности участи писателя стали известны широким кругам лишь в период перестройки.
Источник